лет сто

назад

Глава из книги

„ВЕЛИКИЕ ПОЛИМЕРЫ"

Борис АГАПОВ Рис. В. ПЛУЖНИКОВА

и менее

(Окончание. Начало в № 4)

Как же положить конец нелепой традиции умалять или замалчивать заслуги русских, советских ученых? И как вместе с тем предупредить появление сочинений, написанных не в меру ретивыми авторами, которым хотелось бы всю историю культуры приписывать только своему народу? Ведь и то и другое одинаково дико и одинаково мешает сближению наций!

Мне кажется, нужно создать международный орган по истории знаний, который был бы обязан представить миру правдивую и точную историю того, как в течение тысячелетий шло человечество к покорению природы, как люди — прекрасные, умные, талантливые и добрые — раздвигали мрак неведомого и передавали друг другу луч науки.

Новая всемирная история науки отличалась бы от ранее написанных еще и тем, что она была бы свободна не только от шовинизма, но и от расовых, колониалистских предвзято-стей. В ней не было бы '«открытия» Америки, поскольку Америка была «открыта» задолго до Колумба инками, ацтеками, майя и другими "коренными американскими народами, культура которых, таинственная, странная и высокая, была уничтожена дикарским вторжением европейских разбойников. Однако в новой истории познания были бы и Колумб, и Магеллан, и Веспуччи, как зачинатели эры общения. Общий смысл ее состоял бы не в борьбе за первенство, а в провозглашении содружества ученых всех народов и всех времен.

Когда раскрытие тайн природы и освоение космического пространства станут главной деятельностью людей, историография сделается летописью культуры. Хорошо было бы написать к ней предисловие, в котором охватить период от первых наскальных рисунков до того времени, когда история дипломатов, императоров, завоевателей и всего подобного станет чем-то столь же далеким, как библейская легенда о Каине и Авеле.

Кстати о Каине.

На всю жизнь я запомнил эпизод, рассказанный Араго в «Истории моей молодости». На официальном приеме членов Института — высшего учебного учреждения Франции — Наполеон обходил приглашенных.

Ламарк, шестидесятилетний старик, всемирно знаменитый естествоиспытатель, подносит Наполеону книгу «Философия зоологии», одно из величайших творений науки XIX века.

— Что это такое? — кричит Наполеон. — Это ваша нелепая метеорология? Примите! — И он передает книгу

адъютанту.

«Бедный Ламарк, — пишет Араго, — тщетно пытавшийся в конце каждой грубой и оскорбительной фразы императора вставить: «Это работа по естественной истории», — имел слабость залиться слезами».

Тут Араго написал неточно. Великий Ламарк, человек упорный, смелый, всю жизнь мужественно и даже весело противостоявший невзгодам, заплакал, ве

роятно, не от слабости и не потому, что счел, будто сама родина, воплощенная в Бонапарте, грубо, по-солдафонски обошлась с ним (на седьмом десятке он уже научился отличать тиранов от народа), а потому, что был оскорблен за науку, за то, чему отдал все свои силы, всю жизнь и что было неизмеримо выше пухленького упыря-капрала, который— увы!—мог хозяйничать в науке, как в своей уборной.

Я живо представляю себе покрасневшее от злобы холеное и капризное лицо Бонапарта, которое принято было называть «божественным» (это было верно в том смысле, что в нем не осталось человечности), и сухое, вдохновенное, прекрасное даже в слезах лицо Ламарка...

...Помню, у Эйзенштейна в его библиотеке была «полка негодяев». Там стояли жизнеописания и мемуары Александра Македонского, Тамерлана, Наполеона, знаменитого американского гангстера Аль-Капонэ, убийцы женщин Ландрю, Гитлера, Муссолини, еще кого-то.

— Как вам нравится такой горизонтальный монтаж? — спросил меня Сергей Михайлович.

Он любил показывать свои выдумки, на которые был мастер. Но были ли это капризы и шутки? Для тех дубовых людей, которых немало даже среди искусствоведов, — да, шутки, капризы, бесцельные построения...

Но я уверен, что он всегда и по любым поводам упражнялся в монтаже ради главного — ради наилучшего выражения того, что считал необходимым передать людям. И вследствие этой необходимости он выстраивал вещи, кадры, идеи не по привычному ранжиру, а так, чтобы они выражали его представление о мире. И, выстраивая, он подчинял их не утилитарной цели, как это делает конструктор, а цели общения с человечеством, как это должен делать художник.

А язык его был неисчерпаем.

И если, к примеру, ЮНЕСКО создаст международный институт истории знаний и «мировой дух» начнет писать свою автобиографию, я пошлю ему предложение, чтобы после каждой главы в траурной рамке гаденьким шрифтом печатались жестокие сообщения о том, как всевозможные властители оскорбляли, морили голодом, заточали и убивали творцов науки. Пусть и в этом сочинении тоже будет «полка негодяев»!

ГОДЫ НАЧАЛ

Без теории строения органических веществ, конечно, не могла бы существовать наука о полимерах. Однако Бутлеров известен также и тем, что сам практически работал именно в области полимеров. Академик А. Б. Арбузов считает эти работы Бутлерова «основоположными для химии высокомолекулярных соединений». Он получил один из полимеров формальдегида и пытался получить полимеры этилена и пропилена, то есть именно «те исходные вещества, которые являются сейчас основой для химии высокомолекулярных соединений».

Но в истории русской советской науки есть моменты, которые следует считать кардинальными в развитии химии полимеров.

В Москве, в Музее Революции есть зал. Он не сверкает сталью клинков, не лоснится бархатом знамен... На взгляд романтика походов и сражений он может показаться скучноватым. И правда: кусок кабеля высокого напряжения, модель старинного грузовика, трактор, худощавый и высокий. Ну чем тут восторгаться? А мы, ровесники века, медленно проходим вдоль витрин, и поношенные наши сердца ускоряют удары: хоть и мало тут собрано от тех времен, но как о многом говорит нам все это!..

Угловатый грузовичок «АМО-Ф-15» — первый грузовичок, сделанный на заводике АМО, ныне заводе имени Лихачева. Помню, мне было поручено помогать рабочим писать историю автозавода. Горький очень интересовался этим делом. Мы обманули его ожидания. Мы старались, как могли, но потонули в материалах, запутались в оценках людей, не смогли осилить композицию громадной картины, которая, что ни новая страница, росла в размерах.

Как-то все сидели у меня, глубокая тарелка была уже

8