Техника - молодёжи 1989-08, страница 22

s

=г *

x

e; vo

>4

с о

m

a

<D

с

X

3

tD

X

Укрепи и наставь...

Иосиф ШКЛОВСКИЙ

ж т не было совсем худо. Похо-^LMk же на то, что я умирал. 5 но-Ш w Жября 1973 года сын привез меня в хорошо знакомую академическую больницу, что на улице Ляпунова, с обширнейшим инфарктом миокарда Это был второй инфаркт, и он вполне мог оказаться последним. Одетый в осеннее пальто, я лежал на каком-то устройстве, смахивающем на катафалк, в холодном помещении приемного покоя больницы. Дежурная сестра не торопилась меня госпитализировать — она была занята оформлением какого-то немолодого пациента, у которого вся физиономия была покрыта синяками и ссадинами. В ожидании своей очереди я попросил у стоящего рядом очень мрачного сына Жени газету, которую он, как я помнил, вынул из почтового ящика, прежде чем сесть со мной в машину «скорой помощи». Почему-то я был очень спокоен. В газете сразу же бросилось в глаза траурное объявление: Союз писателей и прочие учреждения и организации с глубоким прискорбием извещали о кончине Всеволода Кочетова. Совершенно неожиданно я стал громко хохотать. Все присутствующие с испугом уставились на меня, а я продолжал смеяться. Мысль о том, что я могу умереть практически одновременно с этим деятелем, показалась мне почему-то невыразимо смешной. Как я уже говорил, в последующие часы моя жизнь висела на волоске, и та положительная эмоция, которую я получил от траурного объявления, по-видимому, склонила чашу весов в сторону моего выживания... Этот пример показывает, как сложна и вместе с тем ничтожна цепь событий, обеспечивающая существование нашего «я».

Еще три недели я чувствовал себя очень скверно. Особенностью инфаркта является утрата ощущения надежности систем, функционирование которых есть синоним жизни. Очень ясно сознаешь, что в любую минуту, «без предуп-

Помещаем еще один из «неопубликованных рассказов» известного советского ученого, члена-корреспондента АН СССР И. С. Шкловского.

раивать пресс-конференцию,— сказал я.— В выходные дни тут никакого начальства нет. Потерпите еще два дня — ив понедельник вас воссоединят». Так оно и вышло.

реждения», машина может остановиться. Сознание того, что эта машина — ты сам, придает этому ощущению непередаваемую окраску.

Лежа в своей отдельной палате,

я стал постепенно устанавливать контакты с внешним миром через посредство моего маленького приемника «Сони». Я по нескольку часов в день слушал разного рода «вражьи голоса». Эти голоса очень много внимания уделяли тогда личности Андрея Дмитриевича Сахарова и его супруги, давно известной мне под именем Люся, хотя по паспорту ее имя было Елена. Ее все время тягал на допросы прокурор товарищ Маляров. Каждый день академическая чета сообщала иностранным журналистам все перипетии своих сложных отношений с властью, так что я был в курсе дела.

Как-то, прослушав очередную порцию подобного рода новостей, я забылся в полудремоте. Когда же очнулся по причине какого-то шума, то подумал, не на том ли я свете. Судите сами, что же другое могло прийти в голову: в пустой палате, рядом с моей койкой стояли собственной персоной академик Сахаров и его супруга! Когда до меня наконец дошло, что это не наваждение, я, естественно, очень обрадовался, увидев давно мне знакомую чету. Тут же выяснилась и причина их появления в академической больнице. Это была неплохая идея — спастись от товарища прокурора Малярова в означенной больнице. И вот вчера, в пятницу вечером, они, как снег на голову, свалились на дежурного в приемном покое. Этого дежурного можно было, конечно, пожалеть. Ему надо было решать непростую задачу. В конце концов после консультации с больничным начальством было принято соломоново решение: академика — в отдельную палату-люкс (никуда не денешься — закон есть закон!), а его жену определить в общую палату!

Возмущенные этим произволом, супруги пришли ко мне (они каким-то образом знали, что я в больнице) как к «старожилу этих мест», дабы посоветоваться, как с этим безобразием бороться. «Только не надо уст-

Начался новый, очень яркий этап моей больничной жизни. В спешке бегства от прокурора супруги, подобно древним иудеям, бежавшим из плена египетского, забыли одну важную вещь. Если те забыли дрожжи, то академическая чета забыла транзисторный приемник. По этой причине каждый вечер, после ужина, Андрей Дмитриевич, либо один, либо вместе с женой, приходил ко мне в палату слушать всякого рода «голоса». Трогательно было смотреть на них, когда они, сидя у моей постели и слушая радио, все время держали друг друга за руки. Даже молодожены так не сидят... Забавно, конечно, было слушать с ними вместе по Би-би-си, что, мол, академика Сахарова насильно доставили в больницу, и московская прогрессивная общественность этим обстоятельством серьезно обеспокоена...

Моя больничная жизнь по причине регулярных визитов Андрея и Люси значительно осложнилась. Сразу вдруг резко увеличилось количество посещений палаты разного рода гостями. Многих из них я до этого не видел долгие годы. Визиты были преимущественно вечерние — каким-то образом они пронюхали время посещения моей палаты знаменитой супружеской парой. Частенько, когда мы вечерами слушали радио, неожиданно приоткрывалась дверь и оттуда высовывалась какая-нибудь совершенно незнакомая физиономия. Гости рассказывали мне, что в ожидании прихода ко мне Сахаровых по всему коридору сидели ходячие больные — основной контингент академической больницы. Задолго до того, как академик и его супруга проследуют по коридору моего отделения ко мне в палату, этот контингент занимал места получше (приходили со своими стульями) и терпеливо ждал «явления», благо времени у них было достаточно. В результате такого насыщенного яркими впечатлениями образа жизни во время вечер-

20