Техника - молодёжи 1996-03, страница 58

кицкого: "В мирное время эта экспедиция возбудила'бы весь мир". Но время было военное. Экипажи экспедиционных судов, по прибытии в Архангельск в 1915 году, были раскассированы по боевым кораблям.

Борис Вилькицкий получил флигель-адъютантские вензеля на погоны (офицер свиты его величества) и эскадренный миноносец на Балтике. На нем, на "Летуне", он добывал себе новую — ратную — славу. Он мог бы о'ставаться в императорской свите (великим княжнам очень нравились уроки географии "милого Бобочки"), однако сам отпросился в Минную дивизию, в этот "клуб самоубийц", как называли бойцов столь лихого соединения. Над ним подтрунивали: капитан 1-го ранга и — на эсминце, с та-ким-то чином — линкором командовать. А он ходил на своем "Летуне" к черту в пекло, пока однажды не подорвался на герман-

Наверное, он и в самом деле родился под счастливой звездой. Повезло в Порт-Артуре — выжил, повезло в Арктике — не сгинул, повезло на Балтике — выплыл. Повезло и в четвертый раз: в 1917 году командир "Летуна" и его старший офицер Николай Задпер были арестованы. Судовой комитет эсминца написал на Вилькицкого, "любимца августейшей семьи", форменный донос. Только чудо спасло его от рас-стрельной пули.

Потом он выбрал белый флот. Вилькицкий остался верен своему полярному наставнику, организатору и участнику первых арктических экспедиций — адмиралу Колчаку. В 1919 году бывший флигель-адъютант повел для него транспорты со снаряжением, боеприпасами, продовольствием тем самым ледовым путем, на который оба они положили лучшие годы жизни. Преодолев Карское море, суда пошли по Оби, но грузы были перехвачены красными войсками...

Жизни этого человека хватило бы на несколько романов любого жанра — героического, приключенческого, любовного; и тем сложнее очертить ее в нескольких строч-

С 1920 года началось его эмигрантское "хождение по мукам". Судьба забросила Вилькицкого (о, ирония истории!) — с нан-сеновским, беженским паспортом — в Бельгию. Это небольшое европейское королевство могло с запасом уместиться на тех землях, которые открыл он. Бельгия, считавшая себя морской державой и знавшая толк в ледовых плаваниях (как-никак, а первую зимовку в Антарктике организовал бельгийский моряк барон Адриан де Гер-лаш, предпринявший на своей "Бельжике" путешествие к Южному полюсу в 1898 году), дала приют русскому мореходу; более того, зачислила на морскую службу в королевский флот. Правда, чин капитана 1-го ранга был слишком велик для этого флота, и Вилькицкий стал лейтенантом бельгийской гидрографической службы. Зато он мог заниматься делом своей жизни — гидрографией. С горсткой бывших офицеров русского флота он уехал в Африку, в бельгийскую колонию на берегах реки Конго. Наверное, в нынешнем Заире до сих пор пользуются теми лоциями, которые составил для самой великой африканской реки наш полярник. Два года промеров глубин, замеров течения, геодезических съемок. Мичманы Дмитрий Ососов и Сергей Шес-топал остались в этой стране до конца дней своих, выбрав город Нагуба-Бунаву второй родиной. А Вилькицкий вернулся в Брюссель, где долго приспосабливался к оседлой жизни, работая бухгалтером, учителем русского языка, шофером грузовика.

В Брюсселе и сейчас еще живут люди, которые помнят тихого белобородого стар

ца, доживавшего свой век сначала в Русском приюте, а потом при домовой церкви священника-серба отца Чадомира на Рю Поль Спан.

Один из тех, кто отпевал полярного командора 6 марта 1961 года — отец Леонид. Ему далеко за восемьдесят, но ум и память ясны, как и его серо-голубые глаза. Жизнь отца Леонида, как и Вилькицкого, полна крутых поворотов, которые он претерпел вовсе не из любви к приключениям.

— В 1932 году я был рукоположен в иподиаконы при московском храме Священно-мученика Ермолая, что на Козьем болоте.* В том же году церковь сломали, а настоятеля храма отца Николая сослали в Соловки за связь с патриархом Тихоном — он у нас в 25-ом литургию служил.

Отец Николай мне, сироте тамбовскому, не только духовным отцом был, но и всех родных заменял. Отправился я вслед за ним на Север, думал участь ему облегчить. Но в Архангельске умные люди поостерегли на Соловки соваться. Я и остался в городе на постое у отца Севериана. Его тогда храма лишили, но за ветхостью лет не тронули. Делил он деревянный домишко в Со-ломбале с отставным боцманом. Вот там я и поселился в ожидании лучших времен.

У отца Севериана в темном чулане молельня была, вроде домовой церкви. Не часовни, а именно церкви, ибо он из своего поруганного храма спас Святые Дары и хранил их, пряча от чужого глаза в чулане, где пред старинным резным киотом с образом Спаса Нерукотворного горели лампады. Вот мы и молились и службы сами для себя служили. Самые светлые, самые сильные и искренние молитвы вознес я Господу из того чулана...

Хоть и питались мы по-монашески, а все же надо было и свой достаток иметь. Устроился я сторожем на корабельное кпадби-

* Район Большой Садовой улицы и Большого Козихинского переулка.

ще, где доживали свой век старые пароходы да рыбацкие шхуны. Вскоре и жить туда перебрался — в сторожку с железной печ-

как в скиту. Отец Севериан подарил мне две иконы старого письма — Владимирской Божьей Матери и святителя Николая.

А тут как-то лазал по старым пароходам, искал чем хозяйство пополнить, и на одном ледоколе обнаружил большое помещение, куда выходили двери кают обоих бортов. Деревянные колонны со старинной резьбой подпирали подволок в два ряда, отчего помещение, скорее всего это была кают-компания, напоминало трапезную храма. Вот тогда-то мне и пришла мысль основать здесь тайную церковь. Отец Севериан долго сомневался, потом осмотрел место и, убедившись, что судно смотрит носом на восток, сам наметил алтарную часть и перенес на ледокол Святые Дары и несколько икон из своей молельни. Я сколотил из фанеры Царские врата, украсил их как мог, и на Николу Зимнего мы освятили наш храм во имя мирликийского Чудотворца. Поначалу молились вдвоем, затем стали приводить наиболее из надежных прихожан. Творили молитвы за тех, кто уходил в море, за патриарха Тихона, за гонимых духовных отцов, за избавление России.

К Пасхе у нас уже было двенадцать прихожан. Каноническое, заметьте, число. Но из двенадцати, наверное, всегда один Иуда. С библейских времен это соотношение, на мой взгляд, ничуть не изменилось. И вот однажды, на Духов день 1935 года, нагрянула к нам облава НКВД. Пока они ломились в задраенные железные двери, отец Севериан сказал мне: "Я выйду к ним, а ты спасай Святые Дары!" В эту минуту он был похож на первохристианина, выходившего к римским легионерам на казнь за веру. На всю жизнь лик его вдохновенный запомнил... Через дверь в алтаре вынес суму со Святыми Дарами под палубу ледокола и там низами ушел от облавы. Пробрался в

ТЕХНИКД-М ЕЖИ 3' 9 6