Техника - молодёжи 1996-11, страница 51

что у меня на плечах. Помнится, я с минуту удивленно верчу в руках странную деревяшку, а затем сую в рот. Вот ты, поди, улыбаешься, а у меня до сих пор мурашки по коже. К счастью, я пребольно разодрал десну и с ревом выплюнул кубик, а то бы остался мой рассказ ненаписанным. Я прекрасно помню тот кубик, запах свежей краски, а вот более поздние, подчас более яркие события напрочь стерлись из памяти. Может, ты знаешь, почему так происходит?

Я рос болезненным ребенком. Поэтому, и, конечно, из-за необычного строения тела, я не играл с другими мальчишками, не ходил в походы, не слонялся целыми днями по улицам. В школу меня на собственном латаном-перелатаном «форде» отвозила ма, она же сразу после занятий забирала домой. Педиатр выдал мне бессрочное освобождение от физкультуры. Оно и понятно, какая физкультура при моей-то внешности. Хотя... Позже, в старших классах, мне не раз приходило на ум, что избавь меня тогда взрослые от мелочной опеки да позволь снимать дурацкий протез с плеч, глядишь, я бы и стал знаменитым гимнастом. Или даже футболистом. .

В школе я носил сделанную на заказ голову. К моей нижней челюсти прикреплялась длинная нить, и когда я говорил, голова вместе со мной разевала и захлопывала рот.

Вообще-то, безголовому довольно сложно учиться в средней школе. Я носил рубашку из хлипкого, почти прозрачного полотна, но чтобы видеть доску, приходилось постоянно сидеть за первым столом. Не стану называть свое имя, но если ты помнишь у себя в классе тихого парня с невыразительным лицом, всегда сидевшего в первом ряду, так это скорее всего был я. Не помнишь? Ну как же я тогда еще носил веснушчатую голову с хитро прищуренными глазами и забавным вздернутым носом. Все равно не припоминаешь? Так взгляни на фотографию своего выпускного класса! Правда, на фото ВСЕ лица невыразительны.

Конечно, в те годы я рос как на дрожжах, и заменять головы приходилось чуть ли не каждый год. Это сейчас я обзавелся постоянной башкой со смазливым личиком, и когда нашептываю в микрофон на животе слова, голос звучит из динамика во рту. Голова вполне сносно сидит на плечах, но как только дверь моей квартиры захлопывается у меня за спиной, оставляя головастых, вечно ухмыляющихся умников снаружи, я тотчас закидываю обрыдший механизм в угол.

Из-за этой-то поддельной головы я и настаивал, чтобы девчонка потушила свет и задернула шторь Авось ничего не заметит в темноте. Не профессионалка же она, в самом деле.

— Слишком жарко, — жаловалась она.

Действительно, жара стояла адская, а кондиционера в ее комнатенке почему-то не бьло.

По ее словам, домовладелец считал кондиционеры излишней роскошью, а коли кто из жильцов такой неженка, то Бога ради, он не против, пускай обзаводится дорогой безделушкой за свои кровные.

— Я обязательно куплю себе кондиционер. Вот только поднакоплю немножко, и куплю

Я сразу смекнул, куда она клонит. Девка, она всегда девка и есть и вытянуть из мужика хоть что-нибудь — для нее святое дело. Чего еще ждать от особы, с которой познакомился в городском парке на скамейке полт ора часа назад? Я вовсе не намекаю, что она так зарабатывает на жизнь. Ведь оглядела же она меня раз сто с головы до пят, прежде чем пригласить в гости и, должно быть, я ей пришелся по сердцу.

Я спросил есть ли у нее хотя бы вентилятор.

— Нет, — ответила она.

— Отчего же? — поинтересовался я. — Ведь приличный вентилятор стоит всего ничего, какой-то деся ок долларов?

Люстру она потушила, но шторы так и не задернула. Света из окна как раз ватало, чтобы разглядеть наивную улыбку на ее лице.

— Двадцать пять, — отве ила она и снова улыбнулась. — Приличный вентилятор стоит никак не меньше двад ати пяти. Я на днях приценивалась.

Несомненно, она наведывалась только в специализированные магазины.

— От силы пятнадцать. — Я назвал адрес небольшой лавочки на своей улице. — Ты наверняка была в специализированном магазине, а там все втридорога.

— Слушай, давай завтра встретимся часиков в шесть, и ть отведешь меня в ту лавчонку, — предложила она. — Если там действительно все так дешево, то я сразу куплю себе вентилятор.

Я, кивнув, призадумался.

Какая все-таки странная штука — жизнь, если столь очаровательную девушку, как она, можно запросто умаслить дешевым вентилятором. И вообще, пообещав ей вентилятор, завтра я запросто могу передумать и дать ей от ворот поворот. Хотя вряд ли, завтра мне снова захочется ее увидеть, и она прекрасно об этом знает. Сказать по правде, преподнести ей недорогой подарок даже приятно. А потом мы, безусловно, заглянем к ней на чашечку кофе, и...

Надеюсь, теперь понятно почему я сразу согласился?

Все же свет из окна чертовски мешал, а встать и обойти ее, чтобы задернуть шторы, не было никакой возможности.

— Зачем тебе полная темнота? С опущенными шторами мы вмиг задохнемся.

— Понимаешь, я стесняюсь раздеться, когда на меня смотрят.

— У тебя, поди, грудь безволосая? — Она хихикнула и сунула теплую ладошку мне за пазуху. Наткнувшись, к счастью, на брови, поспешно выдернула руку. — Нет, волосы на месте.

— У меня тело не такое, как...

— Покажи мне мужчину с телосложением, как на рисунках в анатомическом атласе, и я тотчас постригусь в монахини. А у тебя что? Родимые пятна?

Меня так и подмывало ответить «нет», но в некотором смысле я действительно отмечен с рождения, так что я сказал «да». Тут неожиданно стало совсем темно.

Хоть она и не трогалась с места, я все же спросил:

— Ты что, задернула шторы?

— Нет, просто в магазине напротив погасили рекламу.

Я услышал, как она расстегивает застежку-молнию.

Интересно, что она снимает?

Конечно, платье, что же еще!

Я тоже стянул рубашку и попытался избавиться от опостылевшей башки, но, как назло, заело пряжку.

Я подумал, что черт с ней, не придется разыскивать в потемках, когда соберусь домой.

Глаза мало-помалу привыкли к сумраку, и я разглядел силуэт девицы.

А видит ли она меня?

— Ты меня видишь?

— Нет.

Я скинул ботинки.

Пускай голова остается, но брюки и белье снять непременно нужно.

Она хихикнула, и я понял, что кое-что ей все же видно.

— Отвернись, я стесняюсь.

— Чего тебе стесняться? Ты же прекрасно сложен. Плечи вон какие широченные, а грудная клетка, та вообще...

— У меня лицо деревянное.

— Что правда, то правда, улыбчивым тебя не назовешь. А где же родимые пятна? На животе?

Она вытянула руку, но до моего лица — я имею в виду настоящее лицо — не достала.

— Именно, — подтвердил я. — На животе.

На фоне темной стены было отчетливо видно ее тело, но лица не разглядеть — голова терялась в тени.

— Да не комплексуй ты из-за пустяков, все мы не без изъяна. Вот я, например, когда была маленькой, считала, что у меня в пупке лицо.

Я рассмеялся. Шутка показалась столь потешной, что я захохотал, да так, что наверняка переполошил полдома. То-то удивились бы соседи, узнай они, что слышат утробный смех — единственный настоящий утробный смех на всем белом свете.

— Не смейся, я и вправду так думала.

Она тоже рассмеялась.

— Понимаю, — сказал я.

— Ничегошеньки ты не понимаешь. Сейчас темно, и пупок как черная дыра, а то бы... — Она вздохнула. — Вообще-то нет там никакого лица.

— Понимаю.

На ночном столике вместе с сигаретами, помнится, лежали спички. Я протянул руку и нащупал коробок.

— Я сочинила тогда историю, будто должны были родиться близнецы, но вторая девочка не успела вырасти, и от нее осталось только лицо у меня на животе... Эй, что ты делаешь?

— Я же сказал, что все понимаю.

Я зажег спичку, и, прикрыв пламя от сквозняка ладонью, склонился над ней.

— Эй, погаси сейчас же. — Хихикая громче прежнего, она попыталась встать, но я придержал ее ногой. — Ты обожжешь меня.

Я всмотрелся в ее пупок. Так, ничего особенного — складки, морщины, как у всех женщин. Но когда спичка почти догорела, я увидел такое...

— Теперь моя очередь. — Она попыталась отобрать коробок, но не тут-то было.

— Я сам на себя посмотрю.

И зажег другую спичку.

— Осторожнее, волосы себе подпалишь, — предостерегла она.

— Не волнуйся, не подпалю.

Спичка так и норовила потухнуть, но все же, согнувшись в три погибели, я заглянул себе в пупок. Как только я разглядел там лицо, проклятая спичка обожгла мне пальцы и погасла.

— Ну что, видел' — Она опять захихикала.

Она полулежала на подушке, и там, где тело сгибалось, открывался и закрывался большущий рот.

Выходит, и на ее туловище огромное лицо. Я пригляделся и рассмотрел здоровенные выпуклые глазищи со зрачками — сосками, изящные брови — ниточки, между ребрами — приплюснутый нос.

Мне подумалось, что все мы одинаковые. Все на одно лицо.

Из наших пупков высунулись крошечные головки и поцеловались. ■ С английского перевел Александр ЖАВОРОНКОВ

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 1 1 ' 9 6

49