Техника - молодёжи 1997-09, страница 63

— Ну, знаешь, Жоржик, — заговорила раненая, и мы затаили дыхание, чтобы расслышать ее голос. — Теперь сам Череп будет меня от всех охранять, ему все-таки стыдно...

— Череп! — не унимался Георгий. — Это мне стыдно, а не ему! Стыдно быть под охраной не закона, а бандита! Это же нелюди, мразь . это... я не знаю!..

— Простите великодушно, сударь! — вступил Обольянинов. Он казался громоздким, точно слон, в этой уютной, но тесной квартирке конца двадцатого века и двигался весьма бережно, чтобы ничего не опрокинуть. — Быть может, я чего-то не понимаю, но — по моему разумению — вы сами должны защищать вашу... э-э... суженую. Вы ведь, по меньшей мере, помолвлены, не так ли? Иначе девица не могла бы находиться в вашем доме, а вы — ухаживать за нею наподобие сиделки...

Господи, о чем он?! Внезапный озноб тронул меня, точно приоткрылась дверь в запредельную пустоту. Я испугался. Мне впервые почудилось за их маскарадом нечто иное, грозное в своей подлинности.

Георгий, кажется, не ощутил ничего необычного. Наоборот, принял слова гостя очень всерьез, закивал:

— Да, да, вы абсолютно правы! Вообще-то, у нас теперь не бывает помолвок, но... мне кажется, что Стана... Станислава удостаивает меня своим... ну... своей благосклонностью и может быть уверена в том, что и мои чувства...

Сын окончательно запутался, пытаясь построить витиеватую фразу в духе «галантных» времен. Выпростав руку из-под пледа, Стана погладила его по затылку, и Георгий договорил:

— В общем, моя квартира лучше, чем у Станы. Она не киевлянка, снимает угол.., а тут я могу все делать для нее, и...

— Совершенно понимаю вас, сударь, — склонил кудрявую седеющую голову Никита, — и ничего, кроме восхищения, по поводу сего истинно дворянского вашего поступка не испытываю!

Елизавета, на которую я остерегался коситься слишком часто, — так ослепительна была она в своем широком платье с оборками и кружевами, подобно сказочному мотыльку присевшая на край кресла, — одарила Георгия улыбкой, способной надолго лишить покоя.

— А насчет защиты... ну, тут, знаете, все не так просто, как в вашем восемнадцатом... то есть, когда происходит действие! Дуэли на шпагах, знаете ли, не получится. Это банда подонков, у которых самое меньшее по «Калашникову» у каждого...

— Однако же, думаю, и с иным оружием, кроме шпаги, всегда возможно постоять за себя... и за свою даму! — видя, что страдающий Георгий непробиваем для ее чар, громко сказала Долгорукова.

— Ну, это не для меня... — Сын мой скривил губы, помотал коротко стриженной головою. Я с грустью подумал, что уши, которые мы с Эльвирой туго прибинтовывали нашему младенцу, так и остались лопухами. — Во мне вот его гены, папины. Я хлюпик, интеллигент паршивый. Несмотря на биографию, как в американском боевике... Когда нас алжирцы встретили в Лейпциге, на Хауптбанхофе, с ножами и цепями, я с проколотой печенью пробился через их толпу, понимаете? Я на заводе Гольбаха одного усташа головой в трансмиссию сунул — и все равно я размазня. Меня только на короткие вспышки и хватает. Боюсь грубости, хамства, оскорблений боюсь...

— Не наговаривай на себя, никого ты не боишься! — прошептала Стана, прижимаясь щекою к его руке.

— Интеллигент? — поднял лохматую бровь Никита. — Полагаю, что человеку, так себя именующему, надлежит не только словом или пером владеть искусно, но и железом разящим, и пулю во врага посылать, не дрогнув!

— Значит, стать на одну доску со зверьем? Уподобиться мерзавцам подонкам?!

— Отнюдь нет, сударь. Имея в душе своей, скажем, некое сокровище, можно ли безропотно сносить обиды, или же надлежит драгоценность оную оберегать?

— Если будешь жестоким, ничего в душе не останется, нечего оберегать будет! — вмешалась Стана.

— Душа закалится только, но природы своей не изменит, — мягко возразила Елизавета.

— Господи! — сказал вдруг Георгий, вставая. — Говорим, говорим, а я даже кофе до сих пор не поставил. Хозяин, называется!..

И тут же, словно кто-то на лестничной площадке дожидался именно этих его слов и движения, грянул долгий настойчивый стук. Краска отлила от щек Георгия; помедлив немного и запахнувшись в халат, он вышел в прихожую. Я отметил загнанный, сразу заметавшийся взгляд Станы. Увидел и то, как вроде бы случайно Никита, сидя, положил руку на эфес.

Забубнили напористые мужские голоса; Георгий вошел, точно неся на плечах тонну груза, а за ним двое гостей. Один из них был, несомненно, главным — низенький, лысеющий, полноватый, с руками в карманах просторной кожанки, шагал расхлябанно, нарочито выставляя жующую челюсть Другой, угрюмый, в модном на Западе оранжевом коттоне, отличался ненормальной длиною рук и угреватого, в буйных космах лица — типичный орангутан-телохранитель.

— Боже ж ты мой, какие у тебя гости, Жорик! — слащаво-угрожа-юще сказал первый. У него была гадкая манера — с кривой ухмылкою смотреть мимо таз собеседника. — Это вы что, номер для шоу репетируете? Групповуха по-гусарски, гы-ы...

Сохраняя выражение отстраненности, Никита покосился на говорившего и слегка подкрутил ус. Чуткий гость уловил смысл этого движения и сказал:

— Я-таки думаю, Жорик, что будет лучше, если твои друзья немножко пособирают ландыши на дворе. Или я не прав?

Телохранитель довольно хрюкнул, как делал он после каждой «остроты» своего хозяина. Словно у глубоководной рыбы на суше, изо рта его выкатился громадный розоватый пузырь. Никита еще раз коснулся усов; Елизавета же, с прежней ясной усмешкой, спросила:

— Может, и вправду мы не ко времени, сударь? Тогда отложим наше дело...

Но Георгий, явно сделав страшное усилие над собою, набрал воздуха в грудь и выкрикнул:

— Нечего нам откладывать!

Стана схватила его за руку, как бы вливая добавочную решимость.

— И нечего мне от них скрывать. Это мой отец, а это его друзья. Они уже все знают, Череп, и поняли, кто ты такой, и что ты пришел еще раз предупредить меня насчет Станы, или денег дать, чтобы мы молчали!..

— Ну, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец... — Опустившись в единственное свободное кресло, Костя выплюнул жвачку и с шиком закурил, чтобы мы видели и дорогие длинные сигареты, и золотую зажигалку «Ронсон». — Мы люди не гордые, можем и при всех. Насчет молчать, так это ты и без денег понимаешь, Керюха. А чем бабки просто так кидать, мы лучше Станочку отвезем в больницу, классную, концессионную! Короче, на фига ей тут лежать, ты ж не доктор. Правда, подруга? Давай, собирайся. Если ноги не пойдут, тебя Лох на ручках понесет. Давай, шевелись...

Лох тоже выплюнул чуингам и осклабился, вообразив себя в непривычной роли носителя дам на руках.

— Я никуда не поеду, — дрожа и покрываясь бисеринками пота, быстро проговорила Стана. Ногти ее впились в ладонь Георгия. — Я тут останусь, уходите, ребята — все уходите, потом придете, когда я смогу... потом!

— Ваша воля — закон! — сказал Никита, величаво поднимаясь и явно ожидая того же от прочих. Привстав, Елизавета глянула в сторону Кости — от такого взгляда из-под черных опахал любой нормальный мужчина заколебался бы, но Череп и бровью не повел. С прежней пакостной улыбкой, глядя мимо лиц, он сказал:

— Вот и классно, Станочка — пускай все валят на..., пока я добрый, а мы с Лохом тебя оденем, выведем и поедем в больничку...

— До первой свалки вы поедете! — взорвался, наконец, давно закипавший Георгий. — Небось, уже и канистра с бензином в багажнике, на это бабок не жалко!

Рывком повернувшись к моему сыну, с судорожным, действительно «черепным» оскалом Костя вымолвил:

— А это ты у меня сейчас проглотишь, козлик! Ошизел? Так я тебя быстро вылечу! — И добавил через плечо, ко всем нам: — А ну, валите отсюдова к ...ной матери! Лох!

Орангутан, видимо, неплохо обученный, сделал танцующий поворот; на нас был направлен даже не парализатор, а американский полицейский «кольт» со стволом, как водопроводная труба.

Если бы не то, что случилось через пару секунд, — не знаю, как бы я себя повел. Вряд ли покорно вышел бы вон, оставив на растерзание сына. Хотя и это не исключалось начисто... Может, бросился бы под ноги Лоху, или швырнул пепельницу в голову Косте — с риском погибнуть, но что-нибудь бы, наверное, вытворил.

Однако не пришлось. Из-под своих кружев Елизавета выбросила руку с ювелирным, как мне показалось, изделием. Пыхнуло огнем, хлестнуло пистонным треском, и Лох без звука повалился лицом вперед Так буднично, сиротски плюхнулся, будто на шнурок от кроссовки себе наступил. Стана сдавленно вскрикнула.

Череп заревел, хватаясь за карман, но вдруг замер, поскольку острие Никитиной шпаги было уже приставлено к его горлу.

— Я дам вам, сударь, шанс на жизнь и даже на победу, — почти дружески, лишь раздувая мясистые ноздри, сказал Обольянинов,— если вы окажете мне честь спуститься со мною во двор и взять в моей машине вторую шпагу. Итак?..

Видит Бог, как несерьезно, как насквозь театрально это прозвучало! Казалось все сейчас облегченно рассмеются, и Георгий поставит, наконец, на огонь кофе. Но грязно выбранился Череп, ногой попытался лягнуть Никиту, и тот, сокрушенно вздохнув, подал клинок вперед... Под истошный вопль Станы кровь струею выплеснулась на скатерть.

— Ну, все, — с равнодушием приговоренного сказал Георгий, глядя, как расползается клюквенное пятно. — Их там еще человек пять, точно. Подождут условленное время и поднимутся. А может, слышали выстрел. Тогда будут еще быстрее.

— Фи, пятеро холопов, — обтерев шпагу батистовым платком и

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ

61

9 ' 9 7