Техника - молодёжи 1999-07, страница 48

Что так режет глаза? А, так это и есть столбики... Хорошо. Но почему так тяжела палка?..

Он взял палку двумя руками. Пошел, шатаясь, вперед. Прямо на столбики, сверкающие на солнце.

...До столбиков оставалось всего десять-двенадцать шагов, когда он выронил палку. Он нагнулся, чтобы поднять ее. Кровь ударила в голову, заклубилась в глазах, повалила наземь... Последнее, что он успел увидеть, — это скелет человека шагах в пяти впереди себя Скелет сжимал костяной рукой металлическую палку...

— Итак, коллеги, мы все слышали сейчас, как он признался в том, что именно он сочинил это омерзительное упадническое произведение... Ты что-нибудь хочешь сказать в свое оправдание? Нет? Ну что же — иди и подожди за дверью... Уважаемые коллеги, я думаю, вопрос всем нам ясен. Мы не можем оставить в нашем учебном заведении субъекта со столь явно выраженными антисоциальными наклонностями. В то время, как мы прививаем нашим ученикам дисциплинированность и оптимистический взгляд на мир, на жизнь, этот, с позволения сказать, сочинитель растлевающе влияет на свое окружение — то есть на наших воспитанников — посредством таких вот недопустимо пессимистических и упаднических опусов. Распространению заразы должен быть положен конец! Сорняк надо выполоть с грядок! Я как директор этого учебного заведения настаиваю на исключении. Надеюсь, я достаточно обосновал свою точку зрения... А сейчас позвольте мне предоставить слово присутствующему среди нас окружному инспектору, который прибыл на наше заседание ввиду чрезвычайности происшествия... э-э... события, произошедшего в нашем учебном заведении...

— Позвольте мне, уважаемые коллеги, в первую очередь выразить благодарность директору вашего учебного заведения за предоставленное мне слово. К глубокому моему сожалению, я вынужден сейчас публично не согласиться с точкой зрения, высказанной только что моим уважаемым коллегой. Исключение из учебного заведения — это недостаточная мера наказания в рассматриваемом нами случае. Я в этом убежден. Речь идет не о пагубной, негативной направленности личности, не о разъедающем скептицизме и вопиющем социальном пессимизме, какими разит от, мягко говоря, дурно пахнущего опуса вашего воспитанника, судьбу которого мы сейчас решаем... Все гораздо серьезнее, уважаемые коллеги. Все настолько серьезнее, что я, пользуясь предоставленными мне округом правами, буду настаивать на немедленной изоляции от общества этого субъекта с последующим скорейшим помещением его в специальное заведение с целью проведения операции по изменению сознания... Да, и не смотрите на меня так! Я знаю, что это жестокая, может быть, даже брутальная мера. Я знаю, вас беспокоит, что применение подобных санкций к воспитаннику вашего учебного заведения неизбежно бросит тень на вашу репутацию и репутацию вашего учебного заведения. Но у меня нет выбора... Прошу меня не перебивать! Я — окружной инспектор!.. Вы, кажется, не поняли, до каких подрывных, чудовищных вещей досочинялся ваш воспитанник?! Социальный пессимизм, упадничество, цинизм по отношению к нашим социальным институтам — это всё чепуха, это детский лепет в сравнении с главной опасностью, содержащейся в этом сочинении и, следовательно, в мозгах вашего ученика!.. Я прошу меня простить, голос мой пресекается, но это — от волнения. Я тоже дорожу репутацией учебных заведений нашего округа, дорогие коллеги, ради этого я готов даже закрыть глаза на апологию бунта, содержащуюся в этом сочинении, но есть вещи... есть вещи... неужели вы не понимаете... есть вещи, которые терпеть невозможно, которые нельзя оставить безнаказанными. Я имею в виду высказанное в этом омерзительном сочинении сомнение в правильности стратегической линии на изъятие из общественного обихода книг... И наконец... самое главное... у меня просто духу не хватает повторить это... Этот ваш ученик... этот ваш воспитанник... этот ваш сочинитель... этот подонок осмелился покуситься на основы всего... на бесценную ценность... на святая святых нашего общества — на ГРЕЗОФИЛЬМЫ!!! J

КОРРИДА

...участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом...

Екклесиаст, 3:19

Солнце ударило мне в глаза. Проклятое солнце. Проклятое солнце!

Я ослеп.

Зрение возвращалось не сразу. Постепенно. Хотя я и повернулся к солнцу боком.

Проклятое солнце. Эти подонки всё рассчитали. Всё — до мелочей. Сволочи.

Я начинал видеть. Мутно, с болью, но — видеть. Теперь следовало закрыть глаза. Я закрыл.

На трибунах раздался свист. Эти сволочи, конечно, не одобряли моего поведения.

Ну что же — я открою глаза. Пора. Куадрилья, должно быть, уже с ума сошла.

Я открыл глаза. Трибуны кричали. Пора начинать. Надо успеть до того, как они начнут скандировать.

Песок плыл перед глазами. Было все равно, как стоять. В любом случае песок плыл. Солнце отражалось от него и било в глаза. Прямо в глаза. Было такое ощущение, что на всю арену раскинулось озеро. Оно слепило тебя, как бы ты ни становился. Твари. Они выше меня ростом — у них этой иллюзии не возникает. Они вообще работают только на дешевых трюках.

Трибуны ревели. Пора было начинать. Куадрилья бесилась у щитов. Забыв о правилах. Бесились все сразу.

Ну ладно же. Я прищурил глаза. Так было легче рассчитать расстояние. Истинное расстояние — а не то, которое видится из-за миража.

Ну, пора! Я рванул

Я знал, конечно, что этот гад спрячется. Но таковы правила игры. И пока я ничего не мог изменить.

Они старались меня разъярить. Они выскакивали, как паяцы, как марионетки — и сразу же прятались. Эта кучка трусливых баранов ничем не рисковала. На них было даже жалко тратить силы.

Эти гады, конечно, опытны. Очень опытны. Они сразу поняли, что далеко соваться не стоит. Не тот случай.

Я метался от одного к другому. Я ничего не мог поделать. Я должен был играть в поддавки.

Я почувствовал, что устаю. Проклятая арена слепила. Я обливался потом. Пора было останавливаться.

Да, эти сволочи знали, что делать и когда. Завизжали трубы. Можно подумать, что это они решили менять декорацию А ведь они всего-навсего почувствовали, что я устал. Устал играть в эту игру. Они всегда работали на дешевых трюках.

Я повернулся. Вот они. Они двигались гусиным шагом. Да, лошади у них были старые.

Это дерьмо повылезло на арену и опять стало кривляться. Они приманивали меня к пикадору. Как будто меня надо к нему приманивать!

Они трусили. Они явно трусили. Трибуны видели это так же ясно, как и я. Трибуны волновались

Всадники приближались. Я оценил длину пик. Надо было выбирать кого-то одного.

Я пошел вправо. Я набирал скорость на бегу. Я знал, что делаю.

Этот дурень, разумеется, слишком поздно сообразил что к чему. Он ждал меня чуть не до конца. И лишь за десяток секунд до удара понял, что я приближаюсь слишком быстро.

И вот тут он ошибся еще раз. Он растерялся. Он на мгновенье стушевался — и лишь затем стал разворачивать лошадь. Это мгновение все и решило. Я был, разумеется, быстрее. Лошадь-то старая. И глаза у нее завязаны. А у меня — нет.

Я ударил лошадь в бок. Почти в грудь. В последнюю секунду этот дурак пытался было достать меня пикой, но промазал — и пика скользнула вдоль хребта.

От удара лошадь села на задние ноги. Пикадор упал. Лошадь завалилась и придавила его

Я отошел в сторону. Я тут был не нужен. Этот дурак получил свое. В конце концов, он допустил грубейшую ошибку

Трогать его не было смысла Во-первых, я до него не смог бы добраться. Трогать же лошадь мне не хотелось. Я ничего не имел

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 7 9 9

46