Техника - молодёжи 2000-12, страница 47

ДА и ЕСЛИ!) ты им воспользуешься, то потом надо будет платить. Только и всего.

Нельзя сказать, когда это началось. Иногда мне кажется, что гораздо раньше меня самого. Возможно, пришло извне, а может, досталось от кого-то из прародителей. В этом отношении мою родословную исследовали. Но, насколько я знаю, никто из моих предков никогда не попался на том, что пустил в дело этот странный дар, который специальная комиссия Академии наук окрестила так прозаично — способность направленно изменять вероятность исхода естественно протекающих процессов.

Ее почти невозможно засечь задним числом, эту способность. Именно потому, что процессы — естественно протекающие. И еще потому, что из тех, кто может, немногие, наверное, спешат ею воспользоваться — ведь НАДО ПЛАТИТЬ. Я понял это еще в детстве, когда удивительное, временами наезжавшее на меня умение управлять удачей казалось мне таким же естественным, как умение дышать или говорить. И странно было, что никто не мог понять меня, когда речь заходила об ЭТОМ. Но в детстве быстро принимаешь правила игры, и некоторое время я считал ЭТО запретной темой и стеснялся о НЕМ говорить, как стесняются болтать на эротические темы. А окружающие, если мне и приходилось обмолвиться о своем даре, считали меня фантазером. Или придурком. Это усугубило мою подсознательную конспирацию... Так и рос в кругу рядовой семьи, друзей и знакомых немного необычный ребенок, который, если разобраться, был опаснее склада боеприпасов.

И понимание того, что НАДО ПЛАТИТЬ, жило во мне с первых же лет осознания ЭТОГО И тоже казалось мне вполне естественным. И, если я, слегка поднатужившись, заставлял учителей из многих возможных вопросов задать мне тот единственный, ответить на который я был готов, то совершенно точно знал, что потерянные билеты в кино — цена, которую я выбрал. Только билетами дело не ограничивалось. Когда возросли запросы подраставшего колдуна, возросла и плата. И я ОСТАНОВИЛСЯ. Это случилось лет в двенадцать. Я выиграл пари, а Валерка, лучший друг, остался без глаза. Такого вполне достаточно, чтобы забыть и не вспоминать больше злой дар.

Но в восемнадцать я вспомнил его все-таки... Разное сложилось и сплелось в тогдашней моей жизни. И то, что стал чужим и ненавистным человеком отец (у нас так и не получилось «мужского разговора», и я просто не знаю, где он и что с ним сейчас), и первая любовь и, разумеется, «плохая компания». Однако в криминальном направлении мои эксперименты далеко не зашли. Те ребята, которые быстро научились подсовывать меня в картежные компании, как крапленый козырь в колоду, так же быстро поняли то, чего упорно не хочет признавать руководство Особой Лаборатории, и отцепились от опасного приятеля. Все они стали крепко суеверны после знакомства со мной. И начинающий колдун выпал в осадок студентом университета в далеком, за тридевять земель от родных краев, городе.

Знакомство с академической наукой не прошло даром — я стал систематически, но очень осторожно изучать это. Появились первые дневники, рабочие журналы. Коленкоровые тетради, запертые сейчас в стальных ящиках с кодовыми замками. И первые знакомства с ученым народом. Тоже очень осторожные — я уже знал: мне, в лучшем случае, уготована слава шарлатана. Тропинка моя раздвоилась—одна ее веточка шла через прокуренные лаборатории физфака, к цифрам на индикаторе счетчиков частиц... Может, и хорошо, что она оборвалась: слишком часто мне стала мерещиться атомная молния. А потом болезнь убила мать, и я перестал быть осторожен. Надолго... А вторая дорожка привела меня к людям в погонах.

Их много, разных чудаков, собрала и прикармливала Особая Лаборатория. Но я был из тех, кого членкор Николаев считал ее гордостью. Показывал гостям из Москвы. Возил на «гастроли». Довольно странные порой гастроли. Но настоящий ренессанс для него начался сейчас, в паре с полковником Дементьевым, когда этот забытый Богом городок, где обосновалась Лаборатория, оказался в эпицентре вяло тлеющей войны. И Лаборатория стала самостоятельной силой. Вроде бы почти неподвластной Центру. Непонятной и таинственной. Могущей бросить свой меч на весы. Так или эдак. Известной только посвященным. Очень влиятельным посвященным.

Полковник Дементьев коротко представляет меня штабу операции. Как мне кажется, у народа складывается впечатление, что привезли то ли отечественного Джеймса Бонда, то ли переодетого мафиозо из мест не столь отдаленных. Потом минут на десять мы остаемся втроем — я, Дементьев и Николаев. Собственно, просто в сдержанной форме еще раз выясняют между собой отношения Особая группа при службе безопасности и Особая же лаборатория секции биоинформатики Академии наук. Я говорю короткие и давно всем известные фразы. Мне не до спора — свой выбор я сделал давно. Грех на мне.. Я продолжаю работать — сливать себя в одно целое с этим угрюмым, пахнущим бензином, потом и порохом узлом событий.

В окно фургончика засовывается Володя и забирает у меня часы. Знает: в нашем деле часы — плохая примета. Вообще, со временем у Странного народа отношения сложные...

Снаружи загромыхал мегафон — возобновились переговоры.

— Трос, трос бросайте! — с акцентом кричат с той стороны.

«Господи, зачем им трос?» — думаю я

Мы выходим к «ничейной земле». Действительно, запыхавшийся лейтенант мечет «на ту сторону» намотанный на катушку конец троса, точнее, тонкого каната. Там с третьей или четвертой попытки худощавый и лохматый парень подхватывает его длинной хворостиной и оттаскивает под укрытие туши автобуса. Что ж, по крайней мере, один из этой «великолепной четверки» смелостью не отличается... Канат теперь лежит тонкой извилистой линией, пересекающей «мертвую зону». Мы выстроились у невидимой границы, и офицер с мегафоном стал окликать бандитов.

— Эй! — злым, сорванным, но уверенным голосом. — Эй! Выполняем условия! Готовы?! Вот наш человек! Один к одному!..

— Эй! — отозвались с той стороны. — Готов' Когда считаем до тры, начинай тянуть! Толко мэдлэнно-мэдлэнно... И пуст он шагает... штобы на сэрэдинэ встрэтылись.

— Ну, — сказал мне офицер. — С Богом!

— Одын! Два!!.. — скомандовали из-за «Икаруса».

Я встряхнулся, нервически застегнул пуговицу, взвесил в руке дурацкий кулек с «продуктовым заказом». Дементьев кашлянул. Юрий опасно вылез вперед с детектором на чем-то вроде удилища.

— Тры!!! Пошел!..

И я пошел. А навстречу мне «мэдлэнно-мэдлэнно» поехала привязанная углами к канату брезентовая, наверно, подстилка, на которой угадывалась повернутая лицом к колючим звездам грузная женская фигура.

На полдороги мы встретились, и я заглянул своей «крестнице» в лицо. Напрасно Ашот говорил о старухе. Типичный школьный завуч. Только лицо смешно перекошено. Смех, в общем, плохой: инсульт — не «медвежья болезнь». Я кивнул обнадеживающе, но восприняла ли это несчастная пожилая тетка, не знаю.

В конце короткого пути меня довольно бесцеремонно обшарили и впихнули в пассажирский салон. Среди совсем, похоже, скисших детишек это вызвало оживление. Но первые десятки секунд я потратил на восприятие и оценку отрицательных персонажей. Хотя подсознательно уже чувствовал, что не они подведут всю затею под колокольню. Кто-то другой, совсем не страшный... А эти четверо, как им и полагалось по такому сценарию, были страшны. Дики и волосаты. Двое — типичные «южные люди». Из них один — постарше, с перебитым носом. Другой ничем, кроме «варенки» и золотых зубов, мне не запомнился, оттого я и окрестил его про себя Красавчиком. Интереснее было то, что за старшего у них проходил мужик тоже вида дикого, но с типичной «рязанской» физиономией. Впрочем, жизнь — судя по всему, бурная — превратила ее в кошмарную рожу. Четвертый был просто придурковат — до полной потери национальной принадлежности. Худой, лохматый, очень молодой. Его дергало от недобора анаши, и был он гораздо более заведен и опасен, чем трое остальных. Именно он сразу начал орать что-то невразумительное тыча мне в нос сорванную с моего ремня пустую кобуру. При этом норовил заехать по физиономии.

Рожа довольно небрежно отогнал дурня (кровь из носа он мне все-таки пустил) и кинул кобуру красавчику в «варенке». Тот подхватил мега