Техника - молодёжи 2000-12, страница 50

почти ничего нет за душой для этого обмена. Ты давно уже не заводил друзей. И даже хобби избегал. Даже к улицам старался не привязываться — потому что и улицы попадают под снос. А то очень немногое, что ОСТАЛОСЬ запретил себе называть.

Летящий в пропасть груз отсчитывает метры. Три, пять, десять..

— Эй! — кричит что-то заметивший Красавчик Кривоносому и указывает тому за спину. Тот успевает обернуться, начинает вскидывать автомат.. И он вылетает из его рук и летит вдоль салона, влекомый рывком натянувшейся веревки — летит, раскровавив по дороге чью-то щеку и выпалив в белый свет как в копеечку. На ТОЙ СТОРОНЕ вспыхивают прожектора.

Становится светло, как днем. И в то же время почти ничего невозможно разглядеть. Хулиган принимает автомат, как мяч с хорошей подачи Два щелчка — карабинчика и затвора — и мальчишеским, ломающимся голосом поданная команда:

— Бросай оружие!

Это всё. Описание ситуации. Кривоносый, раскрыв варежку, не может понять, что же произошло. Лохматый не в счет — ничком на полу Красавчик в полной боевой. Рожа не вполне понял, что случилось в салоне, но обернулся, пытаясь за волосы опрокинуть наземь взбунтовавшуюся медсестру. Игра, думаю, проиграна — Хулиган не сможет выстрелить в человека. Это трудно — выстрелить в человека, я знаю. Если и выстрелит — промажет. Кроме того, между ним и целью полный салон, набитый маленькими людьми

— Бросай оружие!

И Красавчик бросает. Дристун.

— Ржавый! — орет он. отступая к двери. — У щэнка автомат!!

— Пусть бросит, — спокойно отвечает Рожа. — Считаю до трех. Раз!

Но даже трех секунд нет у нас. Потому что выскочивший на три шага в

«мертвую зону» приземистый старлей уже потянул из-за пояса пистолет. Но вытянуть не успеет. Рожа швыряет девушку с мальчишкой в его сторону и кладет палец на спуск. Этих троих он срежет одной очередью. Независимо от того, выстрелит ли Хулиган или нет, по крайней мере, один из бандитов успеет задействовать автомат или револьвер. А еще есть гранаты. И канистры с бензином. Остается одно.

Я делаю свой выбор. ПУСТЬ БУДЕТ ТАК!

И автомат дает осечку.

Рожа с пулей во лбу грохается на асфальт.

Звезда, под названием Солнце, — произносит Цой.

А в салон через потолочные люки вваливаются трое спецназовцев.

Как им удалось допрыгнуть — не знаю. Наверное, их просто добросили. Еще один, слегка промахнувшись, валится вдоль борта, стесав скулу о железо. Но цепляется, как кошка, черт его знает за что и врывается в салон на пару секунд позже товарищей. Раздолбай. Три наряда тебе вне очереди.

Все трое бандитов прижаты мордой к полу и подвергаются обработке. Достается и Хулигану — нет времени разбираться, почему у него в руках оружие.

Медики бегут к автобусу по бывшей «мертвой зоне», и медсестра-воспитательница перехватывает их, передает маленького киргиза. До меня, слава Богу, никому нет дела.

И я медленно иду мимо реаниматоров, мимо бодро двинувшихся вперед солдатиков мимо черных «Волг» — к старому другу, полковнику Дементьеву. Николаев, Юра и Володя — рядом с ним. Оба последних радостно возбуждены Видимо, им все-таки удалось зарегистрировать что-то стоящее. Ну да Бог им в помощь. Им разбираться, а мне — платить. (И к о-му еще?)

Я довольно вяло отвечаю на вопросы. Володя протягивает мне часы Отмахиваюсь, поднимаюсь и залезаю в машину.

— Ждешь неприятностей? — догадывается Юра. — Все-таки веришь в правило компенсации?

Да, конечно, я верю в это правило. Мало того — и всему остальному человечеству не мешало бы прикинуть, не распространяется ли оно и на самые обычные виды деятельности. Ведь, если разобраться, все наши потуги улучшить свое житье-бытье в доставшейся нам части Вселенной — что это, как не попытки «направленного изменения вероятности исходов естественно протекающих процессов»? И за эти изменения приходится платить. Ну, скажем, всеобщей близорукостью за изобретение очков Миллионами похоронок — за комплекс научных и социальных достижений двадцатого века. И. наверное, грядущей гибелью рода людского за победоносное постижение тайн жизни и смерти. У меня — просто своя специфика.

Подошел Ашот и бросил на сидение листочек протокола.

— Подпиши. Не все, конечно, гладко прошло, но, в общем, один к одному

Странная это формула — «один к одному». И когда заложников меняют, говорят так, и когда просто дело прошло без сбоев — тоже: «один к одному». И когда считают потери

— В каком смысле, Ашот?

— В смысле жертв.

— Разве кто-то из наших... погиб?

— Да нет. Я имел в виду, что всё чисто закончили. Даже старуху откачали. А вот пацан загибается. Не могут вывести из комы.

— Ага, — говорю я и нехотя сползаю с сидения. Чиркаю закорючку на Ашотовом листочке и потихоньку шкандыбаю к фургончику реаниматоров. Черные «Волги» уже разогревают моторы. По дороге меня разбирает нехороший смех — я, кажется, придумал, как надуть Старого Рыбака

— Как Оболбек? — спрашиваю я, отодвинув санитара, загораживающего вход.

— Мальчик-то? Плохо, — не оборачиваясь отзывается сутулый врач.

Сидящая в углу молодая воспитательница косо смотрит на меня

Сильно изменилась. Сгорбилась. И, кажется, поседела. А мальчика я почти не вижу. Только молочно-белый кончик носа и силиконовые трубки капельницы Ладно. Пора.

И я делаю выбор цены. Второй раз за это утро. Потом сажусь на пол. И начинаю уходить.

* + *

Хотелось бы в такой момент выглядеть красиво. Но трудно выглядеть красиво, когда очень больно. Ко мне подходят. Поднимают. Переругиваются. Укладывают. Но на это я смотрю уже слегка со стороны.

Точнее, мне кажется, что я толкусь где-то здесь, среди медкоманды Странное ощущение. Потом... потом не то чтобы теряю ко всему интерес, нет, скорее из какой-то скромности, что ли (а может, по какому-то зову) поворачиваюсь и ухожу. Про туннель рассказывать не буду. Про него достаточно написано Да и невозможно рассказать. Он с жизнь длиной, этот туннель.

А потом я просто брел в густой траве, внимательно присматриваясь к островкам тумана и зыбкого мрака. — в этих местах не наступает рассвет.. Не совсем просто брел я: наверное, еще того не сознавая, искал его — Старого Рыбака. И нашел.

Недоволен он был мною. Даже не повернулся, когда я, тяжело ступая по высокой траве, подошел сзади и кашлянул. Продолжал молча смотреть на туман над водой.

Конечно, я знал, что не со стариком с удочкой предстоит мне говорить, и не с тем Богом, молиться которому меня учили когда-то в беленькой церквушке на окраине большого города.

— Здравствуй, — сказал я. Рыбешка блеснула на резко вздернутой леске. Старик, не торопясь, ловко подхватил ее в ладонь и держа в узловатых пальцах, повернулся ко мне, словно только для того чтобы поделиться мнением об улове. Но, не сказав ни слова, покачал головой.

— Здравствуй, — заговорил, наконец, и он. — Зачем пришел так?

— Ты знаешь... — ответил я. — Кончаю игру. Сдаю дела.

— Ты ведь с этим мальчишкой даже и познакомиться не успел толком. Зачем же так сразу?

— По-твоему, это — сразу? — без особого раздражения сказал я. — Прости, но я долго играю в эту игру — всю жизнь. И кое-что стал в ней понимать. Совсем недавно.

— Обидно, ты не находишь? — Горькая насмешка прозвучала в голосе моего собеседника. — Уходить, только начав что-то понимать?

Все-таки я не окончательно утратил самоконтроль Сознание отмечает, как резко сузился диапазон моего восприятия. Уже не старик с мудрым лицом, а только его руки, неторопливо снимающие с крючка серебристую плотвичку, помещаются в нем. И диалог наш как-то неуловимо начинает напоминать разговор с самим собой:

— Обидно Но то, до чего я додумался, — еще обиднее. Стоит излагать?

Теперь уже не руки, Только внимательный, вопрошающий взгляд Потом снова руки.

— Ты, вроде, должен знать, что я не все могу. У нас с тобой немного по-разному...

— Я тоже так думаю — что у нас все очень по-разному. Именно поэтому ты мной и занялся. Ну и другими... вроде меня — тоже.

— Ну что ж, оценка правильная. Продолжай. Нам, кажется, действительно надо... понять друг друга... — Только взгляд, точнее, направленное на меня сосредоточенное внимание Странной Силы чувствую я.

— Так вот, — медленно стыкуя слова, я начинаю говорить ГЛАВНОЕ. — Я просто пришел к пониманию... Или прочувствовал, наконец, вот что: вы — там, не знаю где, — нечто очень чуждое нам. Разум, но не человеческий. И — как бы это сказать — почти не пересекающийся с нашим Должно быть, твой мир — совсем другой. И как-то совсем по-другому дан тебе. Может, даже, не через пространство и время, а как-то еще .

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 12 2000

48