Техника - молодёжи 2000-12, страница 48

фон и отправился наружу — ругаться с милицией. Оказывается, договаривались менять парализованную бабу на мента с оружием.

Меня снова выталкивают из автобуса, ставят чуть поодаль, чтобы виднее было, и Красавчик заводит мне под подбородок ствол здоровенного пистолета, держа его в вытянутой руке — то ли, опять-таки, для наглядности, то ли просто «как в кино».

Спустя средних размеров вечность с той стороны выходит фигура в погонах капитана, демонстративно держа в поднятых руках оружие и боеприпасы — в одной АКМ, в другой — два «рожка». Шага на три заходит на «мертвую зону», кладет автомат и патроны на асфальт и четко отходит. За добычей отправляется лохматый шестерка. Меня^снова загоняют в автобус. Красавчик с Кривоносым ругаются из-за того, что не потребовали у властей анашу или «колеса». Кривоносый довольно резонно указывает, что мусора могут и травануть — обработать товар «спэцхимией».

Меня толкают на заднее сидение.

— Ну что, обделался, мусор? — спрашивает Красавчик. — Обделался... Сиди — тут хоть не воняешь так.

Он явно провоцирует. И действительно, после такой встряски нормальный, даже с хорошей выдержкой мужчина может сорваться, когда ему прилюдно будут лепить еще и это. Не хватало в такой ситуации возражать и доказывать, что штаны у тебя сухие. Но мне просто не до этого. Разумеется, я взмок, разумеется, от меня разит потом и страхом. Но я уже очень четко ощущаю у з е л. И отвлекаться мне никак нельзя.

Можно понять, почему и Николаев, и Дементьев считают «правило компенсации» моей блажью. Не видят прямого мне ущерба. А Старый Рыбак очень изощрен — берет только то, что дорого мне. Вовсе не обязательно, чтобы то, во что ударит беда, принадлежало мне формально. Под грузовик может попасть, скажем, собака твоего хорошего знакомого (Ты-то ведь никогда не заведешь себе собаку И постараешься не заводить друзей.) Это так — средней категории цена. За место в квартирной очереди, скажем. Или дочка (не твоя, просто она бы могла быть твоей дочерью, эта девочка) потеряет своего единственного. Это в случае более серьезной сделки. Но, коль скоро ничего невозможно доказать, Николаев и Дементьев предпочитают не понимать, что сейчас перекрестие прицела бродит по силуэтам тех, кто хоть чем-то небезразличен мне. И Зарипов молчит — он догадывается-, что может пострадать ЕЩЕ И ЗАКАЗЧИК (уже обжегся на этом), но у него — свой интерес... Этим-то, в конечном счете, мало что угрожает.

У меня есть рабочая гипотеза: я подозреваю, что нас, умеющих управлять удачей, Старый Рыбак довольно быстро прибирает с грешной земли — рано или поздно на кон ставится собственная жизнь Высшая, так сказать, ценность. Поэтому мудрый Естественный Отбор и не закрепил эту способность в роде людском — никакого реального эволюционного выигрыша Странный дар не несет. Но и не сошел на нет его ген (если есть он вообще) — существует в рецессиве, может, разукомплектован по разным носителям и лишь изредка выныривает на поверхность реальной жизни. И странные дела творятся на земле в такие периоды... Наверное, только доля отвращения к этой Высшей ценности и безразличия к своей судьбе дает таким, как я, возможность почудить подольше. У тебя не заберут того, что тебе не так уж и дорого.

Но иезуитская хитрость давно подсказала мне верный ход: воспитывать и лелеять в душе этого зверя — жалость к себе, мучительный страх перед небытием, играть с этим черным призрачным хищником, но уверенно загонять его в ледяную конуру, когда садишься за стол со Старым Рыбаком и делаешь ставки. И только когда выбирать станет не из чего, а надо будет — вот для этого случая и сберечь свой последний козырь...

Рожа курочит мои съестные запасы — откидывает в общую кучу консервные банки, туда же, предварительно разломив, — не шибко длинный кус «Одесской», потом с усмешкой показывает мне целлофановый пакет с кофейными зернами.

— Ты кофе здесь собирался делать, дорогой?

Что-то заподозрив, он поднялся, подошел ко мне. Быстрым движением приподнял подбородок, пощупал руки.

— Э-э-э... да ты с фокусами...

Задумчиво отошел. О чем-то, неприязненно морщась, стал говорить с Кривоносым, временами поглядывая на меня. Я давно заметил: когда ЭТО наезжает на меня, что-то начинает беспокоить окружающих в моем облике. Каждого — что-то свое, но, в общем, достаточно неопределенное...

Вот и паренек, рядом с которым я сижу, стал коситься на меня. Он не совсем обычный, этот парень Года на три старше остальных заложников. Комсомольского уже возраста, как говорили недавно. Вид у него, однако, угрюмый и хулиганский: я такие качества чувствую обостренно — сказывается собственное непростое отрочество.

Похоже, он действительно принюхивается — не обделался ли я. Для этого занятия есть существенная помеха — прямо в проходе стоят рас

крытые канистры с бензином, а из них свешиваются пропитанные горючим тряпки. Недаром этот запах чудился мне еще по дороге сюда. Из-под себя я вытаскиваю какую-то мешавшую мне сидеть непонятность — оказывается, недоделанное макраме из жесткой на редкость веревки. Макраме... Похоже, я сижу на месте своей «крестницы». Я молча изучаю эту дребедень, пытаясь понять, зачем один конец веревки привязан к тяжеленному рюкзаку, заваленному в угол сидения, и куда ведет второй ее конец... Не одуреть бы от бензиновой вони — как только детишки держатся. Слава Богу, хоть окно справа высажено. Вот только выходит оно прямехонько в пропасть.

Наконец, Хулиган не выдерживает.

— Они все под планом, — тихо говорит он мне. — Они долго не продержатся. Если неожиданно...

— Ничего не надо делать неожиданно, — говорю я как можно тише. Они и так никуда не денутся.

— Они хотят, чтобы их вывезли за границу. На самолете...

— Ну, так наверное и будет, если мы будем держаться.

— И они так и уйдут? — У паренька, видно, какие-то личные счеты с этими четырьмя — кто-то основательно приложил его лицом об металл, совсем недавно — еще кровит.

— Их посадят. В любой стране. Или отдадут нашим.

— Даже в Иране или Пакистане?

— Никто их не будет спасать. Это теперь знает каждый дурак

— Они говорили — боевики. Здесь, рядом... — он кивает в сторону гор.

Тут на нас обращает внимание Красавчик.

— Кончай болтать языком! — окликает он нас. Чем-то обозлен он, заведен. Хотя, вроде, все-таки способен контролировать себя Впрочем, кажется, я начинаю понимать, что злит его.

По автобусу бродит «муха». То там, то здесь, то тише, то громче; стоит подойти — и стихает, чтобы отчетливо зазвучать в другом конце салона, отчетливо и невнятно одновременно: то ли мычание, то ли жужжание сквозь зубы. Так бывает, когда нелюбимый учитель начинает терять контроль над классом. Только сейчас это может кончиться чем-то более серьезным, чем появление разгневанного директора в классной комнате. Трогательная, конечно, солидарность маленьких человечков перед такой страшной и такой хамской силой, трогательная, но очень сейчас опасная.

У безмолвного хора есть свои запевалы.-Я достаточно искушен, чтобы выделить предполагаемые кандидатуры. Но вот кто именно? Похожий на Буратино мальчишка у окна в середине салона, в полосатой вязаной шапочке? Очкарик по левую руку от меня? Очень похоже.. Временами выглядывают в проход две сестренки — зайки-русачки. Удивительно не к месту светятся в центре темного салона их белые капроновые банты. Неужто они? Или вот еще одна пара близнецов... а может, просто двое очень похожих мальчишек — курносые, узкоглазые. Макушки — черные, как смоль, и очень беспокойные. Эти точно себе на уме. В свободное от мычания-жужжания время серьезно шушукаются, тревожно высовываясь в проход и быстро снова прячась. Не с Кавказа, точно — я не знаю их языка. И никто из банды тоже не знает. (Стоп, это может оказаться существенным.) Хулиган временами вроде подает им какие-то знаки. И вообще, похоже, их понимает — наверное, не одну неделю пробыли в соседних палатах: они же не лежачие больные, все эти человечки, набившиеся в автобус. Выздоравливающие, наверное, или профилактика... В общем, они хорошо понимают друг друга, и даже «великий и могучий» не всегда им нужен. Но я-то не варился в этой их санаторно-больничной каше, и потому не соображу никак, что затевает маленький народ.

Главный запевала жужжит откуда-то спереди, почти из-под руки молодой воспитательницы. И она, похоже, временами незаметно пытается унять этого неукротимого заговорщика — худенького черноглазого пацана, похоже, киргиза.

Красавчик тоже, кажется, вычислил запевалу и двинулся по проходу к мальчишке. А мальчик-то слишком мал и хрупок для своего возраста. И, вроде, с трудом держится. Но упорно тянет мушиную песнь.

Медсестра встревожилась — из сумки, которую держит на коленях глазастый, вытащила пластиковую банку с таблетками, высыпала несколько штук на ладонь — дает мальчику. Красавчик подходит, выбивает таблетки из рук девушки, зачем-то озлобленно топчет их, отнимает банку. Девушка срывающимся голосом кричит, что у ребенка может быть кома, что...

— Колеса!.. — радуется подоспевший лохматый придурок, хватает банку из рук приятеля и сыплет таблетки прямо в пасть. Теперь в дело вмешивается Кривоносый. Он молча выдирает банку из рук Лохматого и вышвыривает в окно, в пропасть. Потом жестко бьет придурка по черепу.

— Иды, стравы! — кричит он. — Отравышся на хрэн! Это нэ эты колеса!..

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 12 2000

46