Техника - молодёжи 2002-07, страница 46

— Случалось, — он задумчиво посмотрел на свой перстень.

— Откуда он у тебя?

— Слыхала про недавнюю войну на Святой земле?

-Да.

— Я был там в составе спецгруппы. Это трофей. Вернее, подарок. Ювелир, которого я спас, бывший его хозяин, сказал, что он очень старый.

Я внимательно посмотрела на перстень. Сегодня он был скорее холодного серого оттенка. И профиль Александра Великого тускло отражал одновременно и солнце, и юпитер.

Мне кажется, старость приходит потому, что мы сами ждем ее. И в двадцать, и в тридцать, а некоторые и в сорок еще рискуют начать жизнь с новой строки, а потом уже нет. Не успею, говорят они себе. И не успевают, потому что жизнь их расписана только до той точки, которую они отчетливо видят. А дальше — молочно-белая неопределенность. Надо наполнить ее ясными образами, тогда смерть задержится.

— ...хотя почему будем? Разве мы не счастливы сейчас? — вдруг приходит мне в голову.

— Если ты чувствуешь себя счастливой, то и я тоже. Ты же знаешь, Апико... Рыжая моя лисичка.

— Знаешь, Мидж, я вдруг подумала... Это неважно, что иногда нам было туго. Все равно в тот день, когда мы встретили друг друга, мы навсегда стали счастливыми. Я перебираю в памяти все наши победы — твои книги, мои фильмы и диски — и понимаю: самое главное, что мы совершили, — это нашли друг друга.

— Да, моя рыжая лисичка. — Мидж поднимается с кресла. — Ты права.

Порыв ветра врывается в открытую дверь балкона, покачивая белые полосы жалюзи. Яркое майское солнце слепит глаза.

Корабль возвышался над нежно-розовой умиротворенной гладью воды. Весь день вокруг нас было только море, небо и проходящие мимо корабли. Сплошное сияние света и отражений — сколько маленьких волн, столько в них маленьких ослепительных солнц.

Приближался Стамбул. Путешественники, пьяненькие и галдящие, высыпали на палубы корабля и предвкушали прогулку по вечернему городу.

Мидж прибежал растрепанный и оживленный.

— Привет, — сказала я и невольно поправила его перевернутый воротник.

— Ой! Я спешил... Писал, писал и уснул, — извинился Мидж за свою небрежность.

Кто бы мог подумать, что я проведу годы борьбы, прежде чем научу его смотреть в зеркало перед тем, как выйти на улицу!

Мы свернули на боковую улочку — туда, где людей было не особенно много. Шаги звонко отпечатывались на брусчатке и отлетали от разукрашенных гирляндами и фонарями домов. Повсюду прямо на улице стояли столики кафе.

— А у тебя уже есть книги?

— Да... Две. Но мне кажется, что я все еще не умею писать. Это очень сложная работа.

— Почему ты решил этим заняться?

— Когда лежал в госпитале, совсем нечего было делать. Воспоминания обступали по ночам мою койку, заглядывали в глаза, пугали, душили, кидались из темноты. Служба мне уже не светила. Надо было что-то решать. Потом, когда меня уже выписали, я понял, что немного тронулся на вечной войне. Рефлексы. Все дело в рефлексах.

Я посмотрела на Миджа: на его лице появилось выражение жесткой решимости — он словно вернулся в прошлое.

— Ты писал книги, чтобы не сойти с ума? — мягко позвала я его оттуда.

— Да. Что-то вроде этого.

— И давно ты пишешь?

— Второй год. Мне повезло. Моя первая книга сразу попала в печать.

— Ты писал о войне?

— Нет. Не совсем. Я писал истории, которых не бывает. Стим-панк. Когда-то в начале века это было очень модно. Мне не хотелось писать так, как есть. Знакомый писатель, он

уже давно пишет исторические романы, посоветовал мне почитать Курта Воннегута — был такой писатель в прошлом веке. Сейчас его снова раскопали, и все сходят с ума — круто, говорят. Но мне не понравилось. Он очень хорошо пишет, но я не думаю, что надо писать так. Это все так и есть на самом деле. Разве можно так писать?

— Мне кажется — да. Ведь тебе это неинтересно, потому что ты знаешь. А человек, который никогда не был на войне, никак иначе не может узнать о ней. И мне кажется, что насколько честно ты напишешь, настолько интересно будет читать. Кстати! Почему бы тебе не показать мне, что ты написал. Если, конечно, можно...

— Хорошо, покажу. Но сначала я хотел бы посмотреть фильм, в котором ты играла. Обещаешь сводить меня в кино? Он должен идти в разных городах. Может быть, и здесь. Ведь это мировая премьера? Верно?

— Да. Возможно. Завтра у нас целый день в Стамбуле, мы сможем найти кинотеатр, где его показывают.

В тот день мы ночевали у меня. Мидж проводил меня до моей каюты. Я позвала его к себе без всякой задней мысли. Просто не хотелось спать. У меня была коробка с дисками. Хотелось продолжить приятную болтовню под легкую музыку.

Мидж сбегал в бар и принес красное крымское вино. Гонораров от первых книг не хватало, чтобы покупать дорогое французское. Но это было неважно. Потом мы разбогатели, однако это ничего не изменило. Просто нам стало легче воплощать в жизнь наши безумные планы. А счастье осталось прежним. Тем солнечным теплым ветром, который хлынул на нас, едва мы приблизились друг к другу. Я встала, чтобы открыть иллюминатор, но не смогла справиться с замком. Мидж подошел, чтобы помочь, и меня охватил ветер, пахнущий медом и жасмином. Я с удивлением оглянулась — Мидж смотрел на меня сумасшедшими глазами.

Это не был запах одеколона или дезодоранта.

Так пахла кожа Миджа. Она всегда пахла так. И пахнет так до сих пор, когда он в хорошем настроении.

Я свалилась в его легкие теплые руки...

Он был лучше ветра. Он не умел это делать так, как ветер. Он просто был ветром...

Никогда прежде я не знала, что это может быть так целомудренно. Все тело Миджа было прекрасным и невинным, словно тело зверя, где нет ни одного стыдного места.

Утром он ушел к себе, чтобы переодеться и привести себя в порядок. Мы договорились встретиться в полдень. Я умывалась и пыталась понять, чего я жду от этой встречи.

Мидж спускался по лестнице и разговаривал с какой-то блондинкой. Я с удивлением заметила, что меня кольнула ревность. Что это за девушка? Мы же договорились пойти вдвоем. Я поймала себя на том, что слишком сильно расстроилась. До слез. Я вдруг поняла, что просто умру, если Мидж не будет со мной всю оставшуюся жизнь.

Я рассмеялась.

— Ты чего? — Мидж, мой старый добрый Мидж пытливо смотрит на меня. — Чему ты смеешься?

— Так... Вспомнила, как приревновала тебя тогда.

— Когда «тогда»? Ты ревновала меня всю жизнь. Хотя я никогда не давал тебе повода.

— Мидж... Ты всегда был таким красавцем. Я никогда не понимала, почему ты выбрал именно меня. Поэтому всегда боялась, что найдется кто-то покрасивее и поудачливее... А тогда... Ну, в тот день. Помнишь, когда в Стамбуле мы ходили в кино смотреть «Первопроходцев»?

— А-а... — Мидж смеется.

Блондинка ушмыгнула куда-то по своим делам, наверное, базарным. А Мидж, взволнованный и радостный, но в то же время словно чем-то встревоженный, подошел ко мне. Я все еще дулась на него за блондинку.

— Привет! — он робко прикоснулся губами к моей щеке и испуганно заглянул мне в глаза. — Ты сердишься на меня за что-то?

— Нет... А... это твоя знакомая? Ты мог бы пойти с ней...

Мидж расхохотался:

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 7 2 0 0 2

44