Юный техник 1973-10, страница 25
ЧКАЛОВ», и чуть мельче: «Подарок горьковских колхозников»... В небе войны Чкалов был рядом с нами, вместе с нами. И после войны тоже. Мы никогда не цитировали его слов: «Скорость!.. Это мечта каждого летчика», но мы всегда помнили о той контрольной цифре, которую он назвал, — 1000 км/ч! И мы перешагнули этот рубеж за Чкалова и вместе с ним... И теперь Чкалов стоит за моей спиной, особенно когда бывает трудно... Рукопись, которую я назвал «Бессмертный флагман», пока еще на столе, ее главный герой, как много лет назад, как всегда, — в сердце. Я продолжаю работать над книгой, уверенный, что она будет нужна многим молодым, мечтающим о крыльях. И в заключение еще один отрывок. Лирическое отступление. 20 июня 1937 года в 19 ч. 30 мин. по московскому времени чкалов-ский экипаж приземлился в Соединенных Штатах Америки. В этот день мир исполнилось шестнадцать лет, и почти в тот же час, когда Валерий Павлович устанавливал первые контакты на американской земле, жестами объясняя, что ему нужна колодка под колесо; совершилось мое практическое вступление в авиацию — я выполнил свой первый парашютный прыжок... Надо ли говорить, какой гордостью наполнилось тогда мое мальчишеское сердце, сколь значительным казалось это ничтожное событие — прыжок с парашютом и в такой день!.. А спустя некоторое время я зашел в двадцать восьмую квартиру нашего старого дома. В этой большой, неуютной коммунальной квартире жил Эммануил Ильич Гец. Был он худым, некрасивым, странноватым человеком: держал в единственной своей комнате здоровенный аквариум с золотыми рыбками, пушистую со бачонку, кота, черепаху; над столом свободно порхали штук пятнадцать волнистых попугайчиков, повсюду оставлявших следы. Гец был печатником наивысшей квалификации, известным в своем мире специалистом. И вот я зашел к нему и увидел: на круглом обеденном столе лежит огненно-красный альбом, к обложке его приклеен белый прямоугольник, и в нем написано: «Штурманский бортовой журнал самолета NO-25». Нет, в обморок я не упал, но голова у меня пошла кругом. Вытерев руки о штаны, открыл бортжурнал, увидел: «Вес самолета при вылете 11 180. На горке предполагали долить 65 кг (90 л) горючки, но не долили, так что конец горючего будет на показании 11 460...» Запись была выполнена фиолетовыми чернилами аккуратным почерком. В подлинности журнала я не усомнился ни на секунду. Глупо улыбаясь, спросил: — Откуда это? — Что, здорово сработали? Валерий Павлович одобрил, — довольным голосом ответил на мой вопрос Эммануил Ильич. — Станешь летчиком, подарю... И вот летчиком я стал, но в Москву попал не скоро — училище, война... А когда приехал, узнал — наш сосед, милый, добрый, чудаковатый, умер. Спраши-ва/ь про журнал у вдовы мне показалось неудобным. Вся эта история осталась в памяти каким-то сном, ярким и грустным. По прошествии многих лет я рассказал о ней седому, заслуженному авиационному генералу. Рассказал потому, что пришлось к слову. Против ожидания мой несколько сентиментальный и не очень складный рассказ вызвал совершенно неожиданную реакцию. — Это что! Вот послушай, какая со мной штука приключилась. На войне дело было. Будит среди ночи адъютант, докладывает: через линию фронта пере 23 |
