Юный техник 1975-08, страница 47

сказал: «Сейчас ты оскорбил не достоинство человека, а честь мундира».

Слава хотел возразить, но Левин жестом остановил его.

— Мне рассказывали, что в одном из боев, когда положение роты Куранова было ой-ей-ей, он поднял своих людей в штыковую атаку и шел красиво, во весь рост. Кой-кому это, наверное, показалось бахвальством, нелепой игрой со смертью, но я, зная характер этого человека, его любовь к жизни, думаю, что он просто не мог идти иначе, не мог ползти, уткнувшись лицом в грязь. Это было выше его сил и его представления о чести советского офицера. — Левин задумчиво, всей пятерней растер себе лоб. — Вот как бывает, Слава... Мундир — это святыня, и когда наденешь его — береги, носи с достоинством и требуй этого от других.

Левин призвал ребят к спокойствию и, когда они угомонились, объявил:

— Первая эскадрилья прыгает в очередности: Джибладзе, Ма-зур, Бойцов, Черепков, Завидо-нов, Коренев — машина номер «031». Платов, Сазонов...

По дороге на аэродром Никита молчал. Голову ломило от мыслей, они прыгали с пятого на десятое и представляли собой моток ниток, распутать который он был просто не в состоянии. Как в калейдоскопе мелькали кадры его жизни, короткой и в общем-то немудреной. Были в ней, конечно, и свои сложности: успехи и разочарования, просчеты и удачи, но протекала она в основном спокойно и размеренно, словно неторопливая равнинная река.

— Как Алик себя чувствует?

Никита не понял, к кому был

обращен вопрос, и продолжал размышлять о новом, куда более стремительном и бурном этапе своей жизни, как вдруг ощутил довольно весомый тол

чок под ребро. Он поднял глаза и наткнулся на горячий, нетерпеливый взгляд Миши Джибладзе.

— Жалко, говорю, с нами Черепкова нет.

— Жалко, — согласился Никита.

— Пить хочется, — сказал Сережка Бойцов. Он растерянно огляделся, поправил съехавший набок ремень, а затем принялся за якобы жавшие ему сапоги. Славка сосредоточенно жевал конфету, зрачки его неестественно расширились, и он, казалось, никого и ничего не замечал. Спокойнее всех выглядел Леня Коренев. Только лицо его, обычно смуглое и невозмутимо-добро-душное, с выразительной усмешкой большого подвижного рта, чуть побледнело, уголки губ опустились, а на впалых щеках еще явственнее проступили ямочки. «У меня тоже, наверное, видик неважнецкий», — подумал Никита и, почувствовав, что ему не хватает воздуха, расстегнул воротничок.

Вдоль дороги расстилались белоснежные поля. Солнце только взошло, и снег, за ночь покрывшийся тонкой наледью, блестел так, что на него было больно смотреть. На пригорках уже ощетинилась трава, и на этих черных проталинах важно разгуливали бестолковые вороны.

Вдали показался аэродром. Он был расположен в огромной, естественной и очень живописной лощине, с двух сторон которую опоясывало полукольцо разлапистых елей, а с третьей, там, где кончалась взлетная полоса, — бурная и довольно глубокая речушка. Ребята соорудили на ней купальню, построили вышку для прыжков, и летом, когда выезжали в лагеря, сразу же после полетов, разгоряченные и измотанные, мчались нырять и плавать наперегонки. Усталость как рукой снимало, и через каких-нибудь полчаса курсанты, валяясь на берегу, с прежней завистью и тре-

44