Юный техник 1991-07, страница 50

рождается чудо. Мы изобрели препарат, преобразующий бумагу в то, чем она была раньше. А бумага это в основном что?

— Древесина,— тупо отозвался я.

То есть деревья. Молодец. Скажешь, преступление — уничтожать литературу. Но это плохая литература, а мы снова поднимем леса, изведенные по глупости, незнанию, неумению. Уразумел?

С минуту я соображал. Потом пробормотал:

— Знакомо. Бывало уже в истории. Книги жгли, запрещали, упрятывали в спецхранилища. А вы их сразу в землю, в могилу! Поздравляю! А кто решает, какие произведения на удобрения, какие на полку? Ты, Сева?

— Зачем же вы так, молодой человек? — «Шеф» бережно взял меня под локоть.— Художественные достоинства определяет Центральный компьютер, подключенный к данным о том, как их читают в библиотеках, ведь и старинные книги кому-то нужны. Их ведь и в букинистических магазинах еще продают. Так вот, компьютер и здесь наводит справки, какие книги покупают, а какие нет. Вот здесь, к примеру, девяносто девять тысяч девятьсот экземпляров монографии Бредянского «Партогенез блохи». Вы знаете, что такое блоха?

— Нечто вымершее, ископаемое, вроде динозавра,— пробормотал я.— Но все равно, можно ли уничтожить сгустки мысли?

— Балда,— добродушно сказал однокашник.— Ты ее под расстрелом читать не станешь. И никто другой. И все-таки по нескольку десятков экземпляров даже самой скучной книги мы оставляем. А знаешь, сколько оказалось в мире такой бумажной чепухи? Миллиарды и миллиарды экземпляров. И каждую можно превратить в дерево!

— Сам балда! — огрызнулся я машинально, и вдруг я все сразу понял. Сначала здесь, а потом повсюду зашумят новые рощи, потекут реки, заголубеют озера и пруды. И климат будет мягче. И никто не поедет в ботанический сад разглядывать одну из последних берез. Они появятся повсюду, как и ели, липы, сосны...

— Неужели у вас получится? — тихо спросил я.

— Обязательно! Смотри...

Облако набухло в тучу, нависшую над полем, над застывшими в ожидании людьми. Ослепительно заветвилась молния, громыхнуло — и хнынул дождь.

Сразу потемнело, запузырились лужи. Я мгновенно вымок, но продолжал, как и все остальные, стоять под секущими струями. Потому что из почвы начали проклевываться тысячи зеленых ростков. Возможно, это просто показалось — влага застилала глаза, и все же я поверил: моему подорожнику не быть музейной диковиной, которой завидуют другие. Невесть откуда появившиеся мальчишки плясали по лужам, восторженно распевая старинную песенку: «Дождик, дйждик, пуще лей...» И я вдруг понял, что как заклинание повторяю вместе с ними эти слова, которые теперь казались пророческими и мудрыми.

Рисунки Н. ЗОЛОТОВОЙ

46