050. Свято-Введенская Оптина Пустынь, страница 29

МОНАСТЫРЬ И МНР

шшш

— А вот далекая! — указал он на одну еще вовсе не старую женщину, но очень худую и испитую, не то что загоревшую, а как бы всю почерневшую лицом. Она стояла на коленях и неподвижным взглядом смотрела на старца. Во взгляде ее было что-то как бы исступленное.

— О чем плачешь-то?

— Сыночка жаль, батюшка, трехлеточек был, без трех только месяцев и три бы годика ему. По сыночку мучусь, отец, по сыночку. Последний сыночек оставался, четверо было у нас с Никитушкой, да не стоят у нас детушки, не стоят, желанный, не стоят. Трех первых схоронила я, не жалела я их очень-то, а этого последнего схоронила и за

быть его не могу. Вот точно он тут предо мной стоит, не отходит. Душу мне иссушил. Посмотрю на его бельишеч-ко, на рубашоночку аль на сапожки и взвою. Разложу, что после него осталось, всякую вещь его, смотрю и вою. Говорю Никитушке, мужу-то моему: отпусти ты меня, хозяин, на богомолье сходить. Извозчик он, не бедные мы, отец, не бедные, сами от себя извоз ведем, все свое содержим, и лошадок, и экипаж. Да на что теперь нам добро? Зашибаться он стал без меня, Никитушка-то мой, это наверно что так, да и прежде того: чуть я отвернусь, а уж он и ослабеет. А теперь и о нем не думаю. Вот уж третий месяц из дому. Забыла я, обо всем забыла и помнить не хочу;

а и что я с ним теперь буду? Кончила я с ним, кончила, со всеми покончила. И не глядела бы я теперь на свой дом и на свое добро, и не видала б я ничего вовсе!

— Вот что, мать, — проговорил старец, — однажды древний великий святой увидел во храме такую же, как ты, плачущую мать, и тоже по младенце своем, по единственном, которого тоже призвал Господь. «Или не знаешь ты, сказал ей святой, сколь сии младенцы пред престолом Божиим дерзновенны? Даже и нет никого дерзновеннее их в Царствии Небесном: Ты, Господи, даровал нам жизнь, говорят они Богу, и только лишь мы узрели ее, как ты ее у нас и взял назад. И столь дерзновенно

просят и спрашивают, что Господь дает им немедленно ангельский чин. А посему, молвил святой, и ты радуйся, жено, а не плачь, и твой младенец теперь у Господа в сонме ангелов Его пребывает». Вот что сказал святой плачущей жене в древние времена. Был же он великий святой и неправды ей поведать не мог. Посему знай и ты, мать, что и твой младенец наверно теперь предстоит пред престолом Господним, и радуется, и веселится, и о тебе Бога молит. А потому и ты плачь, но радуйся.

Женщина слушала его, подпирая рукой щеку и потупившись...

Ф. M. Достоевский.

Братья Карамазовы

Келья старцев в Иоанно-Предтеченском скиту. Здесь старец Амвросий принимал Достоевского.

роман, на «розовое христианство», проповедуемое в нем, на образ старца Зосимы К. Н. Леонтьев. Он писал: «В Оптиной "Братьев Карамазовых" правильным православным сочинением не признают, и старец Зосима ничуть ни учением, ни характером на отца Амвросия не похож. Достоевский описал только его наружность, но говорить его заставил совершенно не то, что он говорит, и не в том стиле, в каком Амвросий выражается. У отца Амвросия прежде всего строго церковная мистика и уже потом — прикладная мораль. У отца Зосимы (устами которого говорит сам Федор Михайлович!) прежде всего мораль, "любовь", "любовь" и т.д., ну, и мистика очень слаба».

Приведенная оценка — одна из крайних (если не самая крайняя). Возможно, отчасти она была продиктована своего рода «литературной ревностью» (Леонтьев в это время тоже, с благословения старца Амвросия, пробовал свои силы в «православной беллетристике»). И, в общем, леонтьевское обвинение

несколько странно. Федор Михайлович нигде не заявляет преподобного Амвросия прототипом старца Зосимы. Более того, современные исследователи его творчества находят, что в нем гораздо более черт преподобного старца Зосимы Верховского.

Оставим, однако, этот спор литературоведам. А краткий рассказ о кратком путешествии Достоевского в Оптину завершим словами его жены: «Вернулся Федор Михайлович из Оптиной пустыни как бы умиротворенный и значительно успокоившийся...»