Вокруг света 1964-03, страница 42

— Можно мне посидеть возле тебя, папа?

Жамье почти забыл настоящее имя своей дочери. Он не называл ее больше Лизет с того дня, когда, заглянув в живые, любопытные, зеленые, как две изумрудные бусинки, глаза девочки, разразился смехом и, ероша ее рыжевато-белокурые волосы мозолистой ладонью, сказал:

— Ты похожа на ящерицу... Лезар... Тоненькая, шустрая и зеленая... Точь-в-точь как ящерица...

— Я никогда не видела ящерицы, папа.

— Ящерицы?.. Где же тебе увидеть ящерицу? Здесь, на судне? Погляди на себя. Ты совсем как ящерица. Когда-нибудь я тебе ее покажу. Вот увидишь, вы с ней похожи, как две капли воды...

— Настоящую, папа? Когда же ты мне ее покажешь?

— Когда мы поедем в деревню, к бабушке...

И, в тысячный раз пообещав дочери повезти ее туда, где сам не бывал с детства, Жамье затянулся из своей большой, изогнутой, как шея черного лебедя, трубки и так повернул штурвал, словно решил теперь же направить баржу в те края, где были цветы, бабочки и маленькие зеленоватые ящерицы, греющиеся на солнце, и домик бабушки.

Девочке захотелось увидеть, как выглядит ящерица, она нагнулась над краем баржи и стала вглядываться в голубовато-зеленую воду, лениво скользившую около пузатого брюха баржи... Она смотрела на свое лицо, уносимое водой неизвестно куда, и думала, что у ящерицы должны быть белокурые распущенные волосы и большие, любопытные зеленые глаза, даже испуганные, а чем — она и сама не знала.

Теперь девочка облюбовала себе хорошее место наверху, на ящике с инструментами, перед маленькой штурвальной рубкой, выкрашенной белой краской. Оттуда она могла смотреть .на видневшийся в отдалении город, который всякий раз зачаровывал, ошеломлял и волновал ее. Потом, когда Париж с обвивавшейся вокруг него Сеной остался далеко позади, девочке казалось, что она все еще находилась в стране чудес.

Их баржа никогда не останавливалась там. В тех местах Сена становилась уже, гранитные дамбы стягивали ее, дыхание реки учащалось, и она неслась по каменистому руслу, как испуганное животное, которое искало выхода к зеленым полям Франции. Жамье напряженно сжимал штурвал, потому что русло было узкое и со всех сторон навстречу старой, заржавленной барже бежали катера и белые пароходики, бороздившие мутные воды Сены.

Они шли без мотора, и только на обратном пути, когда выгружался цемент в Рулане, их тащил против течения шумный и дымящий буксир-чый катер патрона.

Как-то стая барж, нагруженных строительным лесом, пробиралась через Париж поздно ночью. Город давно спал, и только маяки на вершине Эйфелевой башни непрерывно крутились, как глаза огромного бессонного существа.

Лезар проснулась, вышла на палубу и увидела город, над которым метались вращающиеся маяки. Было слышно лишь журчание воды, рассекаемой острыми носами барж, грохотание буксира, который с тяжелым пыхтеньем тащился против течения, да приглушенное дыхание ночного города. И над всем этим в яростных поисках, ударяясь в слепые окна домов и заставляя Сену трепетать металлическим блеском, неустанно вращались гигантские маяки.

Девочка в страхе вернулась в свою кроватку, но не смогла уснуть до самого утра. Даже там, в глу

бокой темноте каюты, где раздавалось успокаивающее дыхание матери, ее преследовали пронизывающие глаза железной башни. Когда наступило утро, она опять вышла на палубу посмотреть, как выглядят теперь эти глаза, погашенные солнцем. Но Париж остался давно позади, и в следующий раз, неделю спустя, Лезар уже не осмелилась выйти одна ночью на палубу. С тех пор она видела город только днем. И все же воспоминание о том полночном зрелище ужасало ее всякий раз, когда баржа подходила к городу.

Она различала сначала в отдалении зубчатые очертания предместий, потом, за ними, на большой высоте, синеватую черту высоких зданий центральной части города и вслед за этим сразу угадывала где-то справа белое мерцание собора Сакрэ-Кер на Монмартре. В глубине, вонзаясь в купол обесцвеченного неба, подобно стреле, вылетевшей из каменных стен города и устремившейся ввысь, возвышалась Эйфелева башня. И по мере того как баржа приближалась к сверкавшему вдали городу, девочка видела круглые позолоченные купола и стройные шпили, венчавшие старинные дворцы, башни гранитных церквей и каменные своды мостов, пересекавших Сену.

Перед. ней легко покачивался город, то поднимаясь, то опускаясь. Низкие домики предместий, и серые здания позади них, и белый собор, и башня с угасшими глазами вдруг начинали расползаться, растворяясь в дрожавшем зное, от которого закипал воздух.

Издалека Париж казался ей маленьким, таким маленьким, что она смогла бы обнять его своими тонкими загорелыми ручками. Но постепенно город начинал расти, предместья, сомкнувшиеся вокруг фабрик, расширялись, белый собор на Монмартре поднимался все выше, а надменная серая стальная башня вставала на ноги.

И по мере того как рос город, девочка чувствовала, что она становится все меньше, слабее и незначительнее, как и баржа с развешанным бельем, которую проглатывала беспрерывная толчея белых судов на реке. Тогда ее охватывал страх. Она зачарованно смотрела на выраставшую панораму, и, хотя город привлекал ее, звал ее беспрестанно, она знала, что никогда не сможет покинуть баржу, -на которой родилась.

36