¥ашшд

М. ДЕМИН, наш спец. корр.

«Где ты, Наташа?» - Начало поиска. - Под северным сиянием. - Дороги, которые мы выбираем. - Вышка над утренним небом.

1

Аэропорт в Кондинске невелик.

По краям песчаного поля топорщится чахлый ельничек. Бродит по полю ветер — ворошит песок, крутит бумажный мусор. Хлопает вымпел над крышей низкого бревенчатого дома. Домик содрогается от голосов и сапожного топота. Он не вмещает в себя пассажиров. Те, кто строил его, вряд ли могли предположить его близкое будущее.

Здесь, в глуши, в стороне от больших дорог, жизнь текла неторопливо; казалось, время обходит стороной пустынную и огромную приобскую тайгу. И вот все изменилось. Изменилось внезапно и круто. С того момента, когда была открыта первая в Сибири большая нефть.

С темна до темна гудит переполненный аэропорт. Вокруг, на сотни километров — лесотундра. Тайга не густая, пропитанная кислыми испарениями болот, вся в путанице обских притоков — медленных, илистых, туманных. Тут основной, самый надежный транспорт — самолет.

Со всех концов страны прибывают сюда люди. Различные люди. Несхожие обликом. Изыскатели, снабженцы, практиканты столичных вузов. Беспокойная эпоха свела их здесь, переплела пути их и судьбы. Они толкутся в тесном, задымленном зале. Созваниваются с начальством. Дожидаются попутных рейсов в глубинку. Спорят, и поют, и помалкивают мечтательно.

Фасад домика испещрен надписями. Самая верхняя и, видимо, давняя гласит:

«Стена жалоб и предложений и вообще». Под ней начертано:

«Здесь в ожидании летной погоды скучали трое — Галя, Люба и Семен Кириллович».

И рядом:

«Жизнь — серьезный предмет для наблюдения...»

«Андрей, — выведено ниже, — будешь в конторе, напомни о спальных мешках... Мы не могли дозвониться. А время не ждет».

В углу над крылечком нацарапано:

«Где ты, Наташа? Ждали тебя, ждали... А тебя все нет. В общем Морозов велел скорее следовать к месту работы. Если сможешь — догоняй... Коля».

Было видно по всему: он шибко волновался, этот неведомый Коля. Неровные поблекшие буквы сползали по тесовой стене. Вплотную к ним льнула свежая, четко врезанная надпись:

«Эх, Колька, эх, ты! Что же ты? Обидно... Наташа».

И, перекрывая все, чернел восклицательный знак. Огромный знак. Жирный и радужный, в густых потеках: кто-то провел по стенке пальцами, измазанными в нефти.

Я долго смотрел на этот любопытный фасад. Многие надписи выглядели как стихи — взволнованно и недоговоренно и оттого чуть загадочно. Здесь сочеталось все: приметы времени — цифры и даты, веселый лиризм и скупость документа.

в