Вокруг света 1964-05, страница 11

гий этот срок — хлопотали у замолкшей машины; выбивались из сил и снова лезли в кабину, и так незаметно иссякла ночь.

Выпукло и подробно обозначилась тайга; плотно обступила дорогу. Стали видны размоины и коряги, глинистые оползни, рыжие щебенистые сбросы.

Таежные дороги! Суровый, исполненный тревог и беспокойства мир. Часто с таких вот путей — ухабистых и глубинных — начинаются новые стройки. Я сидел в тряской, пропахшей бензином кабине, глядел на шофера и думал о нашем времени.

Можно по-разному вообразить себе приметы эпохи: она многолика. Но почему-то мне всегда представляются они в образе таежного паренька— изыскателя, строителя или шофера. Его нетрудно встретить у любых широт. Он первым вламывается в тайгу, прокладывает пути в ней, преобразует землю... С сильными руками, в ватной спецовке, он общителен и деловит.

А дорога все светлей. Еловая грива редеет, и за поворотом начинается утро. Пронзительный свет течет над равниной, над зыбкими кочками и бледной травой. Равнина пустынна и однообразна. Даже сейчас, в заревом освещении, она кажется пасмурной. Сизый иней. Тусклое олово луж. Курчавится вдали березнячок, неяркий и жиденький: там оседает туман.

Дорога обрушивается в распадок, и шофер говорит пригибаясь:

— Последний ложок. Выберемся — и все дела!

Он цепко обнимает баранку. Нервное, угловатое лицо его напряжено. Упорно, с тягостным скрежетом ползет грузовик на подъем. Вот-вот опять ослабнет мотор, заглохнет и не вытянет...

— Вытянем! — отрывисто, как заклинание, цедит шофер. — Вытянем, вытянем, вытянем!

И словно в такт ему постукивает мотор.

Машина переваливает через откос и набирает скорость.

— Полный порядок! — смеется шофер. — Теперь до бригады рукой подать.

И тотчас навстречу нам из-за дальнего березняка ударяет солнце. Огромное, сплющенное, белое, оно затопляет дорогу. И туда, в пекло, в сияющий день, грохоча, пролетает машина.

5

Я встретил Семена Урусова неподалеку от буровой вышки. Он стоял на краю песчаного котлована, широколицый, в потертом свитере и кирзовых, забрызганных нефтью сапогах.

У ног его — почти вровень с краями котлована — посверкивала густая маслянистая жидкость.

Объемистый рубчатый шланг тянулся к котловану — отводил нефть из скважины; вдали маячили огни, двигались людские силуэты. А надо всем, глуша голоса и сотрясая почву, высилась сорокаметровая буровая.

Ее опоры, металлические ноги, были расставлены широко и прочно. Их опоясывал туман; слоился понизу, медленно редел, и только верхушка буровой чернела остро и отчетливо. И мне на мгновение почудилось: это упало и клубится рассветное небо, белесое и низкое, пронзенное насквозь стальным острием.

Урусов сказал:

— Богатая скважина! — Он задержал взгляд на вышке. — Сейчас у нас уже несколько десятков таких; скоро счет потеряем. Но, конечно, первая скважина — дело особое. Ее не скоро забудешь. Тогда ведь что было? Глушь, бездорожье, сомнения всяческие... Теперь и сравнения быть не может.

— Одно удовольствие! — улыбнулся я, невольно припомнив моего знакомого, шофера.

— А что? — Урусов поднял белесую бровь, передвинул папироску в угол рта. — Если вдуматься — верно. Здесь все, кого ни спроси, живут настоящим делом. Их в другую жизнь калачом не заманишь... А вспомнить в самом деле можно многое.

И он умолкает. Глаза его уходят в тень.

— Впервые нефть ударила осенью, в такое же вот раннее утро...

(Окончание в следующем номере)