Вокруг света 1964-07, страница 15

щиков не видно. И как только не сталкиваются машины? Посмотрел и на печально «знаменитые» каналы — «кали». Грязные, зловонные, они производят угнетающее впечатление. В мутно-желтой воде купаются, стирают белье, чистят зубы и чего только не делают!

Кали сооружены по прихоти нашего земляка Яна Питерсона Куна, на амстердамский манер. Водопровода в городе нет. Куда же деваться бедноте?

О Куне неожиданно разговорился сегодня с коридорным в гостинице. Тот сказал, что Питерсон Кун — грабитель и захватчик. Дескать, в Индонезию его никто не звал, он пришел сам с пушками, а не с добром. И никто не вспоминает его добрым словом. И пересказал мне, как приплыл Кун к берегам Индонезии, разгромил из корабельной артиллерии беззащитное поселение и заложил на чужой земле ненавистную индонезийцам крепость Батавию. «С тех пор, — сказал коридорный, — триста лет прошло, но наша память — долгая память».

Вечером я сидел на веранде гостиницы. Подошел

Кончились кварталы бедноты, и словно другой мир. Улицы — аллеи, где гулко отдаются шаги редких прохожих. Изредка пронесется нарядный автомобиль — с какого-то вечера возвратились хозяева коттеджа. Хлопнет калитка — и опять тишина повисает над красивыми особняками. Все как у нас дома — черепичные крыши с островерхими башенками, узкие окна, кругом цветы. За их стенами другой мир; там властвуют довольство и техника, там все к услугам их обитателей. Мы с Питом читаем таблички на калитках: Клейн, Маккоу. Индонезийских фамилий не видно.

24 декабря. Наконец я увидел эти кампонги, о которых распевала Сюзи в нашем клубе. На месте городской свалки бездомные понастроили себе лачуг из жести и бамбука, протоптали грязные тропинки и все это сборище жалких хибар звучно именуют «кампонги». Кузова разбитых машин, старые бочки, фанерные ящики.

Зашли в одну каморку. Три стены — на четвертую, видимо, не хватило бамбука. На перекладине болтается

мальчик лет десяти. Он быстро расставил на тротуаре свой скарб: ящик с провизией, кастрюли, жаровню. И начал предлагать угощения: шашлык из курицы, бами, насигаренг, жареные утиные яйца. Столько мольбы и горечи в его глазах! Пришлось второй раз ужинать. Я спросил: умеет ли парнишка читать. Он отрицательно покачал головой.

12 октября. Наших еще много здесь, во всех «оффи-сах» сидят. Мелюзга уехала, крупные дельцы не поменяли адре 'ов. Сменились вывески, не больше. Но всеми делами е эрочает мой земляк. Вроде в тени, а без него шеф ни одного шага не делает. Ну, а наш себе во вред ничего решать не будет.

Сегодня долго ходили по ночной Джакарте. Забрели в один из переулков неподалеку от улицы Прас Бару. На улице — свет, роскошные магазины, дорогие автомобили, нарядная публика. А в этом переулочке... Вот сидит старый яванец, Ахмадом зовут Пятьдесят девять лет, восемь детей. Он уличный торговец, вместе со всей семьей продает разную мелочь. Квартиры нет, все имущество носит на себе. Ночует где придется. Выручил за день двадцать рупий Два стакана риса — вот что можно купить за эти деньги. Грязные лавчонки, чадящий свет ламп, торговцы сидят прямо на земле; тут же чумазые, оборванные ребятишки. До самого перекрестка нас провожала девочка лет двенадцати. Она монотонно произносила одни и те же слова: «Туан, туан, накорми». Мы с Питом отдали всю мелочь.

Долго шли молча. Тысячи людей на улицах; многие из них голодны и занимаются попрошайничеством.

газовая лампа. Вместо стола кусок жести, укрепленный на четырех бамбуковых колышках. Земляной пол, циновка, топчан. Вот и вся «меблировка». И здесь живут шесть человек. Молодой индонезиец, глава семьи, приглашает сесть. И тут же краснеет — сесть-то не на что. Мы благодарим и поспешно выходим.

Я понуро бреду по улице. Дребезжат разболтанные трамвайчики, три наших пьяных моряка развлекаются тем, что пристают к проходящим девушкам. Их друзья уселись в коляску бечака. Молодой парнишка пытается сдвинуть велосипед с места. Он красный от натуги. Парень встал на педали — и это не помогает. Седоки горланят песни, покрикивают на него Омерзительное зрелище Что-то не видно счастливых Сарин и Кром... Написал отцу письмо.

30 января. Ответ пришел быстро. Громы и молнии на мою голову. В чем только отец не обвинил меня! Прочел я гневное послание родителя и еще более усомнился в его правоте. Он пишет издалека, а я вижу все своими глазами. Теперь я понимаю поступок Пита Ставерена, которого на моей родине упрятали в тюрьму, когда он не пошел воевать с индонезийцами. Тогда я называл его не иначе, как предателем, а теперь первым пожму ему руку.

Я, кажется, становлюсь политиком, даже «левым», как окрестил меня отец

Истекает срок контракта. Я честно отработал свое время, скоро вернусь на родину Видимо, с отцом не будет прежней близости да и многие друзья отшатнет ся от- меня. Страшит ли меня это? Когда просыпается во мне чистюля-студентик — боязно, но вспомню все.

13