Вокруг света 1964-07, страница 62
чили ее за научное обоснование перспектив нефте-газоносности Западно-Сибирской низменности и открытие Березовского газоносного района. — Товарищи, ищите гальку! — напоминает Ваня. Все наше путешествие предпринято ради одного — найти гальку. Ведь она где-то тут, рядом, на пустынных и грустных вершинах Приполярного Урала... Кто бы мог подумать, что эти округлые серые камешки способны рассказать о далеком прошлом Урала, ответить, поднимался он или нет! По всей Сибири до Дальнего Востока, по всей Европейской части СССР до Печорской впадины встречаются обнажения морских четвертичных пород. Еще миллион лет назад вся эта огромная территория была залита водой. Постепенно земная кора поднялась, и море ушло. Но как? Ученые до сих пор не могут ответить на вопрос, еще неясно, поднималось ли все дно или отдельные его части. Иными словами, дышала ги эта махина всей грудью или же у нее надувались только отдельные желваки. Кузин в своей кандидатской диссертации доказывает второе. Он считает, что Урал был в ту эпоху невысоким архипелагом, затерянным в гигантском море. Последний миллион лет эта страна поднимается, растет, причем довольно своеобразно — быстрее в своей осевой части и медленнее по сторонам. Вместе с Николаем Григорьевичем они с карандашом в руках рассчитали высоту этого поднятия и нашли, что она равна примерно 850 метрам. Впрочем, еще в сороковых годах нашего столетия геолог Н. А. Сирин назвал примерно ту же цифру. Появилась необходимость подтвердить это практически. Последние годы Кузин побывал в верховьях Шучьей, Усы, Соби, Войкара... — И что вы там делали? — Искал гальку... Всюду, где поднималась земля, море оставляло свои отметки, свои визитные карточки — гальку. Она осталась лежать и на высохшем ровном дне, потом ее завалили другие, более поздние породы. Они тоже «дышали» — поднимались, кренились, опускались, и галька, наподобие начинки в испеченном на противне пироге, послушно следовала за ними. Она повторяла, копировала движения своего бывшего ложа — морского дна, и каждая находка галек равноценна обнаружению дна шумевшего тут моря. И снова гремят под ногами плиты. Снова печет солнце. Снова, едва спустившись в лощинку, мы увязаем в пружинящем месиве полярной березки. Уже давно позади верхняя граница леса. Мы шагаем по горной тундре, по глинистой каменистой пустыне, поросшей лишайником. Еще час, еще, еще-Только поздно вечером Николай Григорьевич показывает место ночевки. Оно глубоко внизу, в зеленой полосе леса. Спускаемся. Кругом веселые березы, елки — их так приятно встретить после голых плоских вершин. Григорий Иванович с удовольствием сбрасывает с плеч пудовый рюкзак и прихорашивается. — Добравшись до границы леса, можно бриться и надевать галстуки. Начинается жизнь иного порядка, — говорит он. Впрочем, порядок жизни не очень отличается от обычного. Ваня с Василием Дмитричем ставят палатку, я помогаю Лазукову рубить еловые лапы. Чочиа собирает сушняк, Валерий варит манную кашу. Утром начинается дождь. От влаги отяжелел и провис брезент палатки, до него теперь нельзя дотронуться изнутри — сразу же протечет. Мокра земля, мокры и скользки камни. — Товарищи, — предупреждает Чочиа, — будьте предельно осторожны на осыпях. — Он разворачивает карту. — К сожалению, они нам будут встречаться довольно часто. Мне кажется, я никогда не забуду уральских осыпей в серый дождливый день. Они начинаются сразу же, едва мы, погасив тлеющие ветки костра, покидаем лагерь. Наш путь идет вверх: надо наверстывать те Двадцать пятый сезон шагает по тундре и тайге Николай Григорьевич Чочиа. 200 метров, с которых мы вчера скатились к верхней границе леса. 200 метров! Какой пустяк, если ровны и пологи склоны. Но гору, на которую нам надо подняться, не опоясывают тропы, она не дала приюта ни деревцу, ни кустику, ни травинке. Камни, одни камни... Путь по-прежнему выбирает Чочиа. То и дело слышится его предупреждающий голос: — Сюда не ходите, здесь ненадежно. Внимание напряжено до предела. Я стараюсь идти в ногу с Валерием, ступаю на ту же грохочущую, не-ве^ |ую плиту, спотыкаюсь о тот же камень, взмахиваю руками на том же месте, что и он. Только бы не поскользнуться, не попасть ногой в щель! Плиты противно, со скри.пом шевелятся под тяжестью шести человек. Некогда любоваться природой, открывающейся панорамой. Но проходит время, и глаз привыкает постепенно оценивать надежность того камня, куда предстоит поставить ногу. Идти становится легче. Впереди в голубоватой и фиолетовой дымке — главный хребет Приполярного Урала. Он еще за полукружием холмов, увенчанных куполообразными голыми шишками, но уже давно чувствуется его резкое дыхание. Все яснее, различимее детали. Рисунок утрачивает былую округлость, спокойствие; глаз начинает примечать не только пятна снега, длинными языками заходящего в похожие на бархатные складки долины, но и отдельные, должно быть, огромные выступы скал, террасы, ступенями поднимающиеся к тому высшему острому гребню, откуда одновременно видны обе части света. В редкие минуты отдыха мы стоим, оборотясь к хребту лицом, без слов и возгласов. Щелкают затворы аппаратов, жужжит кинокамера... В этот же день гтеред концом затянувшегося маршрута мы находим гальку. Я до сих пор вижу перед глазами похожую на другие голую вершину, вымощенную плитами, и слышу торжествующий, неестественно громкий голос Вани: — Галька! — И еще сколько! — сразу же подхватывает Николай Григорьевич. 56 |
