Вокруг света 1964-07, страница 65

диться трудно: с одного боку гремит Тыкотлова, с другого — высится поросший лесом горный вал.

Бурелом и древесная неразбериха сразу же окружают меня. Стоят высохшие на корню ели с голыш, поникшими, как у плакучей ивы, ветвями. Жмется к каменистой земле плотный можжевельник. Высоченные кочки. Глушь. Настороженная тишина.

Одиночество, как известно, наводит на размышления. Я думаю, что и здесь до нас, наверное, никто не бродил, что мы первые, и некоторое тщеславие закрадывается в душу.

И вдруг на влажной глине замечаю отчетливый отпечаток лошадиной подковы. Я ошарашенно смотрю вокруг. Да ведь это же лесная дорога! Нет, не асфальт, не булыжник, даже не пыльный проселок, а всего лишь глухая, едва приметная тропа. А это что? Рядом с отпечатком подковы узор подошвы резинового сапога. Значит, не так давно здесь прошли люди. Они разговаривали между собой, может быть пели песни!.. Вот тебе и «первые»!

По тропке идти легко и весело. Звенят кузнечики в траве. Муравьиные кучи величиной с крупные кочки разбросаны по лесу.

Мои часы взял Ваня, и, чтобы иметь хоть какое-либо представление о времени, я мажусь диметилом («комариной жидкостью») и наблюдаю, когда меня снова начнут донимать комары. Жидкость действует примерно час. Потом все повторяется сначала, второй раз, третий... Пожалуй, можно и вернуться в лагерь.

Солнце печет, как в первый день маршрута. Парит. Душно пахнет нагретым березовым листом.

Я лезу в накаленную палатку и с удовольствием вытягиваюсь, все-таки приятно после ночной тесноты

принять позу, какую тебе заблагорассудится. Назойливо звенят комары, некоторое время они вьются дымкой возле лица, а потом куда-то исчезают. С чего бы это?.. В палатке душно, и жара быстро смаривает меня.

...Просыпаюсь я от нестерпимого холода. Гулко барабанит по брезенту дождь Перекрывая гул реки, шумит и свистит в ветвях ветер. Он налетает порывами, и тогда раздается глухой треск — это ломаются и падают деревья... Вот почему исчезли из палатки комары: они почувствовали приближение ненастья и помчались укрываться под свои травинки; брезент им показался не слишком надежной крышей.

Надо оглядеться. Наскоро вылезаю из палатки, и сразу же порыв ветра бьет меня по лицу. С дождем косо несутся на землю расползшиеся крупные хлопья. Этого еще не хватало — снег в июле!

В той стороне, куда ушли товарищи, почти темно. Тучи бегут со скоростью самолета. Гор почти не видно, они в тумане, в дожде, в серой пелене снега. Там, в этой воющей мгле, пять человек. А что, если они на осыпях? Или лезут над пропастью, прижимаясь к скалам? А кругом туман. Свистит ледяной вихрь.

— Э-эй! Э-э-эй! — кричу я.

Но что значит человеческий голос, когда рядом гремит вздувшаяся река и воет ветер!

Тревожные мысли невольно лезут в голову. Как долго ждать товарищей? До вечера? До утра? А если не вернутся и утром, что тогда? Где искать, кого звать на помощь?

Проходит какое-то время. В тревожном ожидании оно никогда не поддается правильному учету. По-прежнему шумит ветер, но дождь как будто стих, и>-к ровному гулу реки примешиваются какие-то чуже-'

юрты, выставив из горы кошм и тряпья свою черную бороду, и глядел на нас подозрительно. Его жена, совсем старуха с виду, сидела на корточках'перед очагом, разложенным посреди юрты, и пекла хлеб.

Учитель Чарыев говорил по-туркменски. На все его уговоры Ходжа-Кули мотал головой и цокал.

— Говорит, доктор Гриша приедет — сделает как надо, — объяснил Чарыев и в раздражении закричал на чабана: — Доктор Гриша тебе святой аллах, что ли? Тебе в больницу надо!

— Ай, доктор Гриша знает...

— Доктор Гриша не может наложить вам гипс! — закричала медсестра Лариса. — Понимаете? У вас серьезная травма! Вы можете остаться хромым на всю жизнь!

Все было бесполезно. Летчик, стоявший сзади, зашептал мне в ухо:

— Берем его нахалом: вы за ноги, а я под микитки...

— Да нет, — сказал я. — Нельзя же за ноги.

— Ну его к черту! — сказал Чарыев, бледный от злости. — Пускай остается, если такой человек!

Когда мы вышли из юрты, Лариса разрыдалась. Она сказала, что доктор Гриша будет ее сильно ругать. Летчик поглядывал на небо: надо было скорее лететь, начинался сильный ветер.

Через день приехал доктор Гриша. Я был знаком с ним раньше. Он высокого роста, седой и такой сутулый, что кажется горбатым. У него водянистые голубые глаза в красноватых веках.

Доктор Гриша и Лариса прошли в юрту Ходжа-Кули, и вскоре оттуда раздались громкие голоса и крики.

Первым появился доктор Гриша. Размахивая длинными руками, он гневно кричал:

— Какого дьявола! Не разглядеть простейшей симуляции! И вам не стыдно? Позор! К тому же вы не знаете людей: этот Ходжа-Кули сам лучший костоправ!

Лариса, спотыкаясь, бежала сзади.

— Какой срам! Будущий врач!

Гриша орал так громко, что из соседних юрт повылазили люди и где-то залаяла собака.

Перед сном я зашел к доктору сыграть партию в шахматы. Он лежал в очках на койке и читал книгу. Я спросил, как его дела и остается ли он в лагере. Он сказал, что остается.

— Куда 01 них уедешь, от этих разбойников?

Мы расставили шахматы. Доктор Гриша играл в шахматы азартно, но плохо. Он подолгу, мучаясь, думал над каждым ходом. Я спросил, зачем Ходжа -Кули понадобилось симулировать перелом ноги.

— Зачем понадобилось? — спросил доктор Гриша.

— Ну да, — сказал я. — Зачем ему это?

Доктор Гриша помолчал, глядя на доску.

Он взял фигуру и стал тереть ею лоб. Руки у доктора Гриши были такие же коричневые, как у чабана, и на одном пальце — кольцо. Доктор сделал ход и посмотрел на меня с тайным торжеством: ему казалось, он сделал очень глубокий ход.

— Интересно, — сказал я. — Подумаем... Так зачем?

— Зачем? Зачем? Такая дурацкая история. Когда я сказал, что остаюсь на медпункте, он вскочил на ноги и стал трясти мою руку. Разве, говорит, отец бросит своих детей? Нет уж, избавьте меня от таких детишек, — сказал доктор Гриша. — Ваш ход или мой?

— Теперь ваш.

— Ага. — Он склонил над доской седую голову. — От таких детишек вы уж меня избавьте.

59