Вокруг света 1964-11, страница 9

в пещеру, кажется, оолака ihk -плотны, что самолет непременно разобьется об эту твердыню.

— Высота пять тысяч Прошу вход в облачность северо-западней Сыктывкара. Эшелон от четырех до шести тысяч метров, — передает Мирошниченко на диспетчерский пункт.

— Вход разрешаю, — сообщают с земли.

Клочья серых паров бьются о крылья. Еще мгновение, и машина тонет в сгустившейся мгле. В кабине темнеет. Самолет начинает вздрагивать. Сильно раскачиваются концы крыльев. Инженеры в пассажирской кабине колдуют над своими записями. Стрекочут, потрескивают приборы.

Бортмеханик выключает антиобледенительную систему. Зимние облака, как говорят синоптики, находятся в воднокапельном состоянии. На высотах нет пыли и других ядер конденсации, поэтому переохлажденная влага не превращается в снежинки. Она обволакивает машину, оседает на крыльях, фюзеляже, фонаре кабины, на стабилизаторе, сразу леденея.

Поразительно быстро растет лед. Как будто бьет по мчащемуся самолету сильная струя и застывает, застилая иллюминаторы зеленовато-голубым слоем.

В каких по форме облаках летит самолет? На какой высоте? С какой скоростью растет лед, где его скапливается больше, где меньше? На эти вопросы должны ответить сейчас инженеры. Киноаппараты направлены на те поверхности самолета, которые не видны ни из пилотской, ни из пассажирской кабин.

По заданию нужно остановить в полете один двигатель.

— Произвожу остановку левого, — чеканя слова, произносит Мирошниченко. Скуластое, круглое лицо его суровеет, сжимаются тонкие губы.

Двигатель выключен. Секунду винт раскручивается впустую, потом замирает. Другой двигатель, поднатужившись, работает за двоих.

На обтекателе винта — белые наросты льда. Они могут сорваться, покалечить лопатки компрессора у двигателя, пробить крыло или руль, сорвать антенны.

...Щелкают фотоаппараты. Скорость падает. Самолет, отяжелевая, начинает терять высоту.

— К запуску! — командует Мирошниченко.

Винт раскручивается, и двигатель включается в работу.

Загораются лампочки — сигнализаторы обледенения. Льда слишком много, скоро наступит момент, когда самолет может выйти из повиновения.

Мирошниченко, двигая штурвалом, стремится гасить удары воздушных потоков. Ему кажется, что воздух весь в ухабах, от них машина то подскакивает вверх, то обрывается вниз. По фюзеляжу постукивают льдинки, секут металл острыми, прозрачными лезвиями.

И вот самолет как бы повисает в густой тьме и, лишившись поддержки крыльев, начинает падать.

— Выхожу из облачности, включаю систему! — чуть громче обычного передает Д^ирошниченко, не чувствуя привычной, успокаивающей упругости штурвала.

Жаркий поток воздуха устремляется по трубопроводам к крыльям, фюзеляжу и двигателям. По телу самолета пробегает дрожь. Еще через несколько минут он вырывается из мрака туч к негреющему, но яркому солнцу.

Ото льда освобождается не вся машина. Антиобледенители подведены только к жизненно важным центрам самолета. Как влияет на полет оставшийся лед? Инженерам нужны точные данные.

— Снова войдем, — говорит Олег Константинович пилотам.

— Идет, — улыбается Мирошниченко, зная неугомонный характер руководителя испытаний.

Олег Константинович нажимает на кнопку сигнала. Вспыхивает лампочка «внимание». Самолет снова ныряет в темно-серую массу, теряя в ней даже собственные крылья.

Вдруг машину сильно тряхнуло. Почти физически Мирошниченко ощутил, как натянулись тяги управления, занемели руки. Отк>да-то сверху ударил на мгно

вение колючий солнечный луч, полоснул по глазам — и все смеркло. *

Произошло что-то непонятное, и это ^насторожило пилота.

— Надеть парашюты! — крикнул Мирошниченко в ларингофон инженерам.

Самолет не слушался ни педалей, ни штурвала. Он несся куда-то во тьму — фосфоричёский силуэт авиагоризонта метался по черному циферблату, нарушая четкую согласованность стрелок на приборной доске. Инженеры с лихорадочной поспешностью тем временем заносили в дневники данные своих приборов — а что, если это ошибка в конструкции, которая когда-нибудь может проявить себя?

«Еще секунда — и выйду из облачности...» Пилот быстро взял штурвал на себя, но самолет послушался не сразу. Только через несколько долгих, напряженных минут он чуть приподнял нос.

Бортмеханик прибавил обороты двигателям в тот момент, когда Мирошниченко только собирался сказать ему об этом.

Стукаясь головой о рычаги и стенки, в кабину пробрался Олег Константинович.

— Выхожу! — крикнул Мирошниченко.

— Подождите еще немного. По-моему, опять стабилизатор...

Инженеру нужно знать все слабости машины. Летчику — сберечь ее. Но никому из них не известен предел этих двух противоречивых стремлений.

Помолчав, Мирошниченко ответил:

— Не могу, надо выбираться...

Он хорошо понимал, как важно' сейчас задержаться до конца, выяснить непонятное поведение машины. Но понимал он и другое — у любого риска есть своя граница

— Выхожу, — упрямо повторил он. — Включить систему!

И самолет уже мчался к спасительной голубизне неба — могучий, в белой пелене тающего льда, и за ним тянулся шлейф вырванного из облаков пара.

Через три часа самолет придет на свой аэродром. Заговорят графики и цифры приборов, проявленная пленка киноаппаратов и фотоснимки. И, возможно, удастся отыскать причину странного поведения самолета. Если нет, то снова инженеры и летчики полетят в «гнилые углы» погоды — в Сыктывкар или Карелию, на Полярный Урал или Дальний Восток, будут встречаться с мозглыми облаками, обледеневать, спасаться, снова обледеневать, пока не найдут эту причину, чтобы пассажиры, улетающие на север или юг, восток или запад, не испытывали никаких тревог. Они будут шелестеть газетами, играть в шахматы. Самолет легко пробьет облака и перенесет их через бесконечность неба.

Борт самолета