Вокруг света 1964-11, страница 11

КОМ 4 НЛ ИРЫ

ВЛАДИМИР САКСОНОВ, наш спец. корр.

В Ленинграде рассветало.

Недавно прошел дождь, в сыром асфальте отражались тучи и сиреневые просветы между ними; свет и тьма текли по тротуарам, еще пустым. В утреннем воздухе четкими были только запахи мокрой листвы, захолодевшего камня и, как мне чудилось, корабельного дыма...

На Неве, почти напротив Зимнего, стоял эсминец.

Ветер швырял над водой чаек, они сердито вскрикивали.

Корабль был неподвижен. Но стоило подольше не отводить от него взгляд — и начинало казаться, что он плывет. Для меня так и было: эсминец выплывал из прошлого... Судя по часам, на нем вот-вот должны были сыграть побудку. Я чувствовал, как скользят в ладонях горячие поручни, как гулко бьют каблуки по ступеням трапов, слышал щелчок в динамике и голос дежурного по кораблю, хриплый от долгого ночного молчания: «Команде начать приборку!..»

Утро сразу перестало казаться нарисованным.

И встреча, которая предстояла мне в этом городе, но до сих пор была чем-то не очень ясным — как страницы, что еще нужно написать, — стала словно ближе, обрела реальность. Глядя на эсминец, я понял, что встреча уже началась. И никакие это были не страницы, а самая настоящая действительность.

Лет двадцать назад, еще во время службы на флоте, мне попался рассказ о краснофлотце, который прощался со своим кораблем. Парень сошел на берег, поставил чемодан и оглянулся. Над мачтами плыли облака. Отражения солнечной воды играли на борту эсминца. Матрос постоял какое-то время в нерешительности, потом подхватил чемодан и опять вбежал по трапу на борт: «Не могу, братцы! Остаюсь...» Тогда, много лет назад, мне показалось — выдумка это. А сейчас я не помню ни автора, ни названия рассказа, но знаю точно; нет, не выдумка — правда. Если был у тебя в жизни корабль, ты с ним не расстанешься, кем бы ни стал, где бы ни оказался после того дня, когда последний раз отдал честь флагу на корме и почувствовал, как пружинит под ногами перекинутая на берег сходня.

Говорят: «Море зовет». Оно зовет, конечно. Только надо понимать это не упрощенно — дескать, волна шумит, чайка летит, простор... Все это есть. Много дней море смотрит тебе в глаза — спокойное и штормовое, вспыхивающее белыми гребнями в ночной темноте и холодное, сверкающее на солнце в ранний рассветный час. Оно смотрит тебе в глаза, и, если у тебя хватает воли не опускать взгляд, ты начинаешь чувствовать свое родство с ним. Но главное-то в том, что это происходит не сразу... Службу на флоте начинаешь молодым — охочим до всяческих атрибутов морской романтики и по-мальчишески самолюбивым. Бывает, что только через несколько лет оценишь по-настоящему людей, которые были твоими флотскими наставниками. Командиров. Они научили тебя вместе со всем твоим самолюбием работать в море, трудиться, не опуская перед ним глаза, и понять, полюбить на всю жизнь именно эту подлинную романтику.

Они должны были знать и знали о тебе все. А ты понял их по-настоящему только с годами, когда сам пожил, — давно расставшись с ними.

В 1942 году на одном из островов была создана

школа юнг Военно-Морского Флота. Юнги, пятнадцатилетние добровольцы, построили ее сами, потом учились, стали специалистами и через год разъехались по кораблям и частям действующих флотов.

Начальником школы был капитан первого ранга Николай Юрьевич Авраамов.

Помню, как мы гордили-сь этим. Конечно, мы и тогда понимали, какой замечательный человек наш капитан первого ранга, известный на флоте воспитатель не одного поколения моряков.

Мы знали, что когда-то, в очень отдаленные для нас времена, Авраамов командовал эскадренным мино-. носцем «Новик», а совсем недавно, до назначения, в школу юнг, был командующим Онежской военной; флотилией, защищал Ленинград.

Всю жизнь на флоте! По его книгам изучали морскую практику и мы, юнги.

Но только ли морпрактику?

Каждое утро, когда роты юнг шли на занятия, капитан первого ранга Азраамов встречал нас. Он стоял на крыльце дома, в котором жили офицеры. Зимой в этот час было совсем темно. Мы видели, проходя мимо строевым шагом, только плечо, золотой погон и козырек фуражки Авраамова — на них падал свет из окна. И старались изо всех сил пройти так, чтобы заслужить похвалу капитана первого ранга, — ведь нас приветствовал человек, олицетворявший советскую воинскую честь, морскую культуру и славное прошлое флота. И при этом мы чувствовали, что он с нами, что мы — его забота.

А взрослое понимание того, как много дал нам Авраамов, ставший примером для нас во всем, полностью осознанная благодарность к своему первому флотскому наставнику — человеку большой души — вызрели позже.

О капитане первого ранга Авраамове я писал в «Повести о юнгах». И в каждом письме, которое получал после выхода книжки, — в письмах от бывших юнг, всегда видел имя Николая Юрьевича...

Я вспоминал об этом, когда шел от набережной! к гостинице. Увидел телефонную будку, наш /пал в кармане двухкопеечную монету. Но звонить было еще рано. Потом сидел в номере, смотрел на телефон. Наконец позвонил.

А вечером, волнуясь, подходил к дому на улице Чапыгина.

Мне открыла Тамара Николаевна Авраамова.

«Вот Николай Юрьевич», — сказала она, когда мы вошли в комнату.

Я постоял перед портретом.

Капитан первого ранга смотрел с фотографии строго и доброжелательно — у него и в жизни всегда так получалось.

Мы говорили в этот вечер долго, вспоминали школу юнг (начальник нашей школы жил там вместе с семьей), и Тамара Николаевна рассказала мне еще многое... А когда я уходил, дала телефон сына.

И вот я еду в один из балтийских городов, где служит капитан второго ранга Юрий Николаевич Авраамов.

Тогда на острове он был слишком молод даже для того, чтобы стать юнгой. Мы служили — пусть по первому году, а Юрий не начинал еще... Но в его жизнь

9