Вокруг света 1965-01, страница 49

Роман «Чаша золота» вышел, когда Стейнбеку было двадцать семь

Яркость, энергия его литературного дарования, способность как бы видеть воочию и живописать представленное, пристальное и любовное внимание к природе — все это в большей или меньшей мере нашло выражение и в романе «Чаша золота».

Повесть о кровавых набегах буканьера Моргана и его пиратского флота, грабившего то на свой страх и риск, то по поручению английского правительства, которое вело войну с Испанией, воссоздает фигуры «рыцарей наживы», действовавших грубо и откровенно. «Чашей золота» именовали за роскошь и красоту испанский город Панаму, взятый и жестоко разграбленный Генри Морганом.

Генри Морган — сын скромного фермера из Уэльса — жадно мечтает о славе и богатстве. На своем пути к успеху он рано расстается с такими понятиями, как человечность, честь, верность. Генри Морган становится «адмиралом» буканьеров, а потом сам английский король возводит его в рыцари и награждает государственной должностью. Но путь к славе и богатству, как показывает Стейнбек, это и путь саморазрушения, внутреннего крушения личности.

Мы печатаем отдельные главы из романа.

Большие медные скобы на старом сундуке, который стоял в углу, ярко сияли, отражая огонь. В сундуке хранились бумаги, и пергаментные свитки, и жесткие невыделанные кожи; на них было начертано по-английски и по-латыни и на древнем кимрском наречии — Морган родился, Морган женился, Морган стал рыцарем, Морган был повешен. Здесь была история этого дома — постыдная и блистательная. Но теперь семья стала малочисленной и вряд ли могла оставить в сундуке иную по себе память, чем простые строки: Морган родился — и умер.

Вот, к примеру, Старый Роберт — сидит в своем кресле с высокой спинкой, сидит и улыбается, глядя на огонь. В этой улыбке растерянность и странный робкий вызов. Могло бы показаться, что он улыбкой своей хочет пристыдить Судьбу, подарившую ему жизнь. Часто он лениво раздумывал над своим существованием, полным мелких неудач, безжалостно насмешливых, как дети, терзающие калеку. Старому Роберту казалось непонятным, что он, который так много размышлял, не сумел стать даже просто зажиточным фермером. Иногда ему при-

Рис. г. ФИЛИППОВСКОГО

ходило в голову, что он слишком хорошо все понимает и от этого никогда не сможет хоть в чем-то добиться удачи.

Так вот Старый Роберт потягивал темный эль собственного приготовления и улыбался. Жена, он знал, оправдывается за него шепотом, и крестьяне в поле снимают шляпы, когда он проходит, перед одним из Морганов, а вовсе не перед Робертом.

Даже его престарелую мать Гвенлиану, что сидит рядом у огня и дрожит, словно на шум ветра примчался холод и проник в дом, не считают такой

никчемной. В крестьянских лачугах ее немного побаиваются и глубоко чтят. Всякий раз, когда в саду за домом она творит колдовской обряд, рядом с ней можно увидеть какого-нибудь долговязого деревенского паренька, который, прижав к груди шляпу и краснея, слушает заклинания Гвенлианы.

Матушка Морган была слишком занята житейскими делами, чтобы беспокоить себя всякими ненужными рассуждениями. Кто-то в семье должен быть хозяином, иначе и солому с крыши сдует, а разве можно надеяться на этих трех мечтателей, на Роберта, и Гвенлиану, и на сына Генри? Любовь к мужу странно уживалась у нее с жалостью и презрением, которые, порождались его неудачами и добротой.

Юного Генри, сына, она боготворила, хотя, конечно, не верила, что он сам может позаботиться о себе. И все в семье любили матушку Морган, боялись ее и вечно ей мешали.

В тот вечер юный Генри понял, что он прожил пятнадцать скучных лет и не совершил ничего значительного. Долгий пасмурный день, на смену которому пришла таинственная ночь, разбудил в нем непреодолимое волнение, зародившееся у него в душе несколько месяцев назад. Это было страстное желание чего-то, что он не мог определить. Может быть, им двигала та же сила, которая собирала птиц в стаи и заставляла животных беспокойно принюхиваться к запаху воды, долетавшему с ветром. И если бы его мать знала, что он сейчас испытывает, она бы сказала: «Мальчишка растет».

И отец повторил бы вслед за ней: «Да, мальчик растет». Но ни мать, ни отец не поняли бы друг друга.

Генри, если судить по его лицу, был одинаково похож на родителей. У него были высокие, резко очерченные скулы, твердый подбородок, короткая верхняя губа — всем этим и еще худобой он походил на мать. А полную нижнюю губу, тонкий нос и мечтательный взгляд он взял у Старого Роберта, и густые, жесткие, как проволока, волосы вились у него черными кудрями так же, как у отца. Но если лицо Роберта говорило о крайней нерешительности, то лицо Генри было воплощением решимости. И трое у огня, Роберт, Гвенлиана и юный Генри, смотрели куда-то сквозь стены дома и видели что-то несуществующее — фантастические порождения ночной тьмы.

В такие ночи свершаются чудеса — можно увидеть у дороги блуждающие огни или встретить призрачный римский легион, который ускоренным маршем шагает к городу Карлтону, чтобы укрыться там от надвигающейся бури. И крошечные горбатые жители холмов рыщут в такие ночи в поисках заброшенных барсучьих нор — там они прячутся от непогоды. А ветер со стоном проносится над полями.

В доме стояла тишина, нарушаемая только потрескиванием огня да шуршанием соломы на крыше. В очаге горело толстое полено, из трещин выбивались тонкие язычки пламени и, как лепестки, трепетали вокруг котелка. Матушка уже спешила к очагу.

47