Вокруг света 1965-01, страница 51

— Никогда ты, Роберт, не присмотришь за огнем. Хоть бы разок повернул кочергой полено!

Неясный звук шагов донесся с дороги. Шаги становились громче, потом остановились у порога, и послышался робкий стук в дверь.

— Входите! — сказал Роберт.

Дверь тихо отворилась^ на пороге, на черном ночном небе в свете, падавшем от очага, появился сгорбленный, немощный человечек с потухшими глазами. Он как бы в нерешительности задержался в дверях, но тут же воше- в дом и спросил странным, скрипучим голосом:

— Узнаешь меня, мастер Роберт? Узнаешь меня, ведь столько времени я был далеко отсюда?

Его слова звучали, как мольба.

Роберт вгляделся в морщинистое лицо.

— Узнаю ли? — сказал он. — Нет вроде... Постой! Неужели это Дэфидд? Наш молоденький батрак Дэфидд, который уж много лет, как ушел в море?

На лице пришельца отразилось облегчение. Словно Роберт Морган оправдал его самую заветную, несбыточную надежду. И он тихонько засмеялся.

— Дэфидд, конечно, и разбогател — и промерз до костей.

Он произнес эти слова тоскливо, словно к нему вернулась какая-то старая боль.

Дэфидд был седой как лунь, темный, как просмоленное дерево. Кожа у него на лице была такая огрубевшая и обветренная, что казалось, и выражение его менялось не сразу, для этого нужно было большое усилие.

— Замерз я, Роберт, — продолжал странный, надтреснутый голос. — Никогда уж, видно, не согреюсь. Да ведь зато я теперь богатый, как сам Пьер Ле Гран.

Юный Генри давно уже стоял рядом, и теперь он воскликнул:

— Где же ты был, старик?

— Где? Ну, был я в Индиях, вот где побывал, в Гояве, и на Тортуге — по-нашему, это черепаха, — и на Ямайке, и в Эспаньоле, там в густых лесах мы охотились. Повсюду в тех краях я бывал.

— Садись-ка, Дэфидд, — вмешалась матушка Морган. Она говорила так, словно он и не уезжал.

— Так что же, Дэфидд, — сказал старый Роберт, вглядываясь с улыбкой в огонь, а Генри смотрел с благоговением на этого простого смертного, который держал в ладонях необозримые просторы.

— Ну вот, Роберт, о зеленых джунглях хотел я рассказать, и о темнокожих индейцах, что там живут, и еще о том, кого называют Пьер Jle Гран. Но знаешь, Роберт, что-то во мне потухло, будто слабый мигающий огонек. Я, бывало, лежу ночью на палубе и думаю, как стану все рассказывать да бахвалиться, когда снова вернусь домой, а сам теперь только и знаю, что плачу, как ребенок, — вернулся домой поплакать. Можешь такое понять? — Он с надеждой подался вперед.

— Я тебе расскажу. Захватили мы большой корабль, называется галеон, были у нас только пистолеты да длинные ножи — ими прорубают дорогу в джунглях. Было нас двадцать четыре человека — только двадцать четыре, все в лохмотьях, — и, Роберт, страшных дел мы натворили своими длинными ножами* Не для батрака это — заниматься та

кими делами, а после о них вспоминать. Капитан у нас был отменный, а мы его подвесили за руки, а потом убили. Не знаю, зачем мы это сделали; и я был со всеми вместе, а зачем — не знаю. Некоторые говорили, что он проклятый католик, да ведь и Пьер Ле Гран вроде тоже из них.

А некоторых мы сбросили в море, и панцири у них на груди сверкали и сияли в воде, пока они шли на дно, — храбрые это были солдаты, испанцы, и только пузыри от них пошли. Там глубоко в воде видно.

Дэфидд смолк и уставился на пол.

Юный Генри в возбуждении поднялся с колен.

— А индейцы, — воскликнул он, — эти индейцы со стрелами! Расскажи мне о них! Они воинственные? А какие они из себя?

— Воинственные? — переспросил Дэфидд. — Люди они смелые и сильные, одного лишь боятся — собак и неволи. — Дэфидд увлекся своим рассказом. — А собак они боятся потому, что испанцы гоняются за ними со здоровенными псами, когда им нужны рабы^в копях, а рабство индейцы ненавидят. Их скуют цепью друг с другом и гоняют под землю, в сырость, год за годом, пока они не помрут от лихорадки.

Он замолчал и, протянув худые руки к очагу, почти коснулся огня. Искорка, которая было зажглась в его глазах, пока он говорил, снова погасла.

— А теперь устрой ты меня здесь переночевать и дай мне что-нибудь потеплее укрыться — прямо кровь стынет, а утром я снова в путь.

Он умолк, и лицо у него исказилось от муки.

— Я так любил зиму.

Старый Роберт вышел с ним вместе из комнаты, поддерживая его под руку, потом вернулся и снова сел к огню. Он посмотрел на юношу, который лежал, не шевелясь, на полу.

— А сейчас о чем ты думаешь, сын? — спросил он очень тихо.

— Отец, я думаю, что скоро покину дом.

— Знаю, Генри. Весь этот долгий год я видел, что в тебе растет, как крепкое деревце, желание покинуть дом — уехать в Лондон, или Гвинею, или на Ямайку. Это оттого, что тебе пятнадцать лет, ты полон сил и стремления узнавать новое. Когда-то и мне казалось, что долина становится все теснее и теснее, и, по-моему, она меня все-таки слегка придушила. Только неужели, сын, ты не боишься ножей, и ядов, и индейцев? Совсем они тебя не страшат?

— Не-е-ет, — протянул Генри.

— Конечно, нет, где им! Эти слова не имеют для тебя никакого смысла. А такая тоска, как у Дэфид-да, его страдания, его бедное, больное тело — это тебя не пугает? Неужели и тебе хочется бродить по белу свету с такой тяжестью на сердце?

Юный Генри задумался.

— Я таким не стану, — ответил он наконец. — Я буду часто возвращаться сюда, чтобы кровь очищалась.

Отец продолжал, заставив себя улыбнуться:

— Когда ты отправишься в путь, Генри? Нам будет одиноко без тебя.

— Скоро, как только можно будет уехать, — ответил Генри, и казалось, это взрослый разговаривает с маленьким ребенком.

4 «Вокруг света» № 1

49