Вокруг света 1965-01, страница 66

вручены золотые медали шведского и английского ,i географических обществ — за исследования в Антарктиде. После русских имен Н. М. Пржевальского и II. К. Козлова, высеченных золотыми буквами на мраморной доске в Лондонском королевском географическом обществе, будет теперь написано имя М. М. Сомова.

Признаюсь, ничто в облике Михаила Михайловича, одетого в мягкую домашнюю куртку, не выдавало в нем известного путешественника. Разве лишь часы на руке, часы необычные — с картой Антарктиды.

— Михаил Михайлович, писатели часто говорят: «радость странствий»... В чем она заключается для Вас, эта радость, эта влекущая непреодолимая сила путешествий?

Сомов улыбнулся.

— Наверное, в радости возвращения. Радость возвращения домой и возвращения туда, в Арктику или Антарктиду, где начато большое дело, и ты возвращаешься, чтобы продолжить его. А ему, этому делу, которое зовется познанием природы, нет конца, и, значит, нет конца человеческому стремлению к путешествиям.

— А все-таки perpetuum mobile существует! Существует вечный двигатель, правда, Михаил Михайлович?

Сомов пожал плечами — он не любит громких слов.

Беседу с М. М. СОМОВЫМ записала наш корреспондент Л. ЧЕШКОВА

МОЙ ПУТЬ В ПОЛИНЕЗИЮ

!

¥ каждого уважающего себя ученого есть свой конек, своя тема, за которую он крепко держится, придавая ей огромное значение...

После войны вместе с экспедицией известного финского этнографа Рафаэля Карстена я попал в Южную Америку, Задачей экспедиции было восполнить пробелы в изучении индейцев хиба-ро — племени, которое обитает вдоль границы Эквадора и Перу и пользуется славой страшных «охотников за черепами». Однако — как это часто бывает в Южной Америке — малярия, ливни и прочие осложнения на целый месяц задержали нас в эквадорском поселении восточнее Анд: в это время я стал все больше интересоваться полуцивилизованными бедняками, живущими по соседству с поселением. Прежде всего меня занимало, в какой мере и почему они восприняли европейские нравы и представления.

Оказалось, что, как правило, в основе лежит принуждение: армейские власти принуждали их нести военную службу, поселенцы заставляли бесплатно работать на плантациях сахарного тростника, миссионеры навязывали «пристойную» одежду и так далее. И хотя мы в конце концов

1 попали к свободным, никем не притесняемым хи-баро (и превосходно чувствовали себя среди добродушных и гостеприимных «охотников за че

репами»), у меня не выходили из головы так называемые полуцивилизованные индейцы...

Я уже решил посвятить свою жизнь изучению индейцев Южной Америки, когда в столице Перу, Лиме, встретил мало известного в ту пору норвежца по фамилии Хейердал. Тур Хейердал искал скандинава, умеющего плавать и владеющего испанским языком, который согласился бы принять участие в строительстве бальсового плота, а затем в плавании на этом плоту через океан в Полинезию. Несколько месяцев отняли лихорадочные приготовления, зато потом я был вознагражден самым интересным отпуском за всю жизнь.

По чести говоря, мне больше всего понравились абсолютный мир и покой: на протяжении трех месяцев мы были отрезаны от всего мира так же эффективно, как если бы летели в ракете на другую планету.

И я был даже несколько опечален, когда нас в конце концов выбросило на коралловый островок архипелага Туамоту.

Поскольку открытая душа полинезийцев привлекала меня гораздо больше, чем суровость и замкнутость индейцев, я (после краткого, но успешного поединка с собственной совестью) поставил крест на своем намерении вернуться в Южную Америку и решил заняться изучением проблемы аккультурации в Полинезии. В итоге в 1949 году я снова прибыл на архипелаг Туамоту и поселился на Рароиа, где почти два года интенсивно изучал социальную и экономическую стороны жизни островитян. Дальше последовала работа на Маркизских и Гавайских островах, на Таити, Самоа и среди новозеландских маори.

Я отнюдь не собираюсь утверждать, что до появления европейцев Полинезия была земным раем, но вообще-то мне кажется, что островитяне были, во всяком случае, счастливее, чем теперь: тогда отсутствовали многие из возникших позже конфликтов. Видя, какой разброд царит в наши дни на многих островах, я не раз испытывал желание вернуть островитян к обычаям и верованиям их предков. Однако, если разобраться, это оказалось бы лишь бессмысленной попыткой приостановить неизбежное.

Единственный путь — путь вперед, подразумевая полное приобщение первобытных народов к достижениям европейской культуры.

Буду откровенным: я предлагаю все это не без печали, ибо вовсе не нужно быть сентиментальным романтиком, чтобы огорчаться происходящей нивелировке культур: что, если не интерес к иным обычаям и представлениям побуждает нас совершать долгие и сложные путешествия? А уже в наши дни осталось очень мало народов, не подвергшихся воздействию извне...

БЕНГТ ДАНИЕЛЬССОН

Читатель, знакомый с произведениями Бенгта Даниель-ссона, знает, что в них содержится беспощадная критика вторжения капиталистического мира в жизнь других народов, которое влечет за собой гибель национальной самобытности. Мы понимаем чувства ученого-гуманиста, но путь развития национальных культур в наше время известен — в ходе борьбы угнетенных народов против колониализма, в процессе освобождения развивающихся стран от пережитков колониальных времен, в их сопротивлении проискам неоколонизаторов решаются и проблемы национальной культуры. (Прим ред.)

64