Вокруг света 1965-08, страница 56

ОТ ЧЕРНОГО ДО БАЛТИЙСКОГО

(Продолжение. Начало на стр. 45)

Дима Балог, тридцатилетний электромеханик, дежурил на подстанции. Оглушительно стреляли пневматические выключатели трансформаторов. В хмурившееся облаками небо были направлены острые пики громоотводов.

— *Ну, о чем тут рассказывать? — насупившись, спросил Дима. — Значит, сейчас через меня даем энергию в Венгрию, а Чехословакия снабжает Румынию. В общем переток мощностей.

Он указал на приборы. Стрелки дисциплинированно отмечали «переток». Мощные «межгосударственные» потоки энергии проходили сейчас рядом с нами, звенели в- хаотическом переплетении проводов, окутавших трансформаторы.

Классические профессии Закарпатья — лесоруб, сплавщик, плотник, виноградарь. Дима Балог — энергетик. Это новая рядовая для нынешнего Закарпатья профессия. Сплавщик — это экзотично. Энергетик...

Два года назад Дима строил линию электропередачи для нефтепровода «Дружба». Он прошел Карпаты, он выползал их.

Мы знаем летние изумрудные Карпаты. Глубокой осенью горы меняют облик. Дожди, холод. Дима тащил ЛЭП через перевалы, и работа не должна была прекращаться из-за погоды.

Тракторы буксовали на склонах, вязли в снегу. Снег сменялся дождем, и тогда горы обрастали ледяной коркой. Работать приходилось в резиновых сапогах, потому что горные реки не замерзают.

— Дима, иди вниз, погрейся.

— Некогда.

Он выливал воду из сапог и высушивал на себе портянки. Той зимой в Карпатах буйствовали ветры и морозы доходили до -двадцати. А двадцать наверху — это все сорок для низины.

— Подъем!

Бригадир Дима Балог по-военному поднимал вагончик. Ребята соскакивали с нар, разжигали печь. От мокрых плащей шел пар. Они выходили в сумрак и ветер. И шли от перевала к перевалу, ставя

опоры. Так — до самой границы, где их ждала встреча с друзьями из Чехословакии.

Работа сплавщика — бокора-ша считается тяжелой и опасной.'Объективы запечатлели для истории классический образ бо-кораша: киптарь, шляпа с пером, постолы. Он стоит на плоту, летящем по бешеной и тесной речушке, среди отбойных стенок и камней. Он экзотичен и поражает взгляд туриста...

А энергетик? Посмотрите на опору, разлаписто стоящую у перевала. Попробуйте проберитесь к ней по кручам. Представьте, что склоны горы покрыты снегом и льдом, что лицо режет белая жесткая крупа... И надо поднимать наверх фермы...

Вот так рождалась новая для Карпат профессия.

Об индустрии и экзотике в их карпатском сочетании мы говорили и на глубине двухсот метров под землей, в знаменитых шахтах Солотвина. Город солекопов стоит почти на самой пограничной черте, у Тисы, и напротив него, словно отражение, белеет аккуратный Сигет, румынский «райцентр».

Под Солотвином есть еще один город — подземный. Соляные копи непохожи ни на какие другие. В них чистый и сухой воздух и просторные залы. Солекопы в отличие от других шахтеров не знают сутулости как профессионального склада фигуры: они привыкли ходить вольно, во весь рост.

Эдуард Солошенко, двадцатипятилетний инженер, которого нам отрекомендовали как изобретателя, «специалиста по взрывам», показывал копи. Стены штреков отливали матовым серебром в лучах шахтерок. Мы шли по широкому коридору, торжественному и строгому, как вестибюль метро. Казалось, он должен перейти в какой-то необычайного убранства зал.

Так оно и случилось. Мы вышли к «камере» — так здесь называют пространства, оставшиеся под землей после того, как выбрана соль. Размерами любая камера могла соперничать с крытым стадионом. Вообразите: сто метров длины,

тридцать ширины, шестьдесят высоты. Сто восемьдесят тысяч кубометров сухого воздуха. Белые стены. Белый потолок. Белый пол.

В одной из таких камер выступали артисты Московского цирка, гастролировавшие в Закарпатье. Разноцветные прожекторы освещали зал. Несколько сот зрителей разместились на соляных выступах.

— Вообще-то таких камер у нас теперь немало, — говорил Солошенко. — До войны выработка соли велась вручную. Долбили кувалдами и чеканами. Сейчас машины. Выработка на человека выросла эдак в сотню раз. Между прочим, значительная часть соли идет к соседям — в Венгрию, Чехословакию.

В сухом воздухе подземелья царила мешанина из самых разнообразных звуков. Звонки подъемника, лязг вагонеток, глухие удары динамита, скрежет скреперного ковша, скороговорка пневмобура.

Эдуард слушал шахту, сортируя звуки.

— Скреперная лебедка заработала в пятой... Электровоз пошел от ствола... Взрывников спускают на второй...

Слушая, он видел шахту — так врач, вооружившись фонендоскопом, вникает в загадочную суть организма. Слух рисует зрительные образы.

Когда мы подошли к стволу, клеть скоростного подъемника опустила на горизонт стайку ошеломленных туристов. Они восхищенно разглядывали белые своды. Срезанная лезвием проходческой машины соль казалась мраморной, четко выступали рыжеватые прожилки.

Притихшие гости двинулись по штреку, похожему на вестибюль метро. Что они видели перед собой? Экзотику, принявшую современные промышленные черты, или же индустрию, слившуюся с экзотикой?

В Карпатах этот вопрос приобретает чисто схоластический смысл. Здесь тяжелые провода энергопередач нависают над форелевыми ручьями. Парубки назначают свидания на акведуках, заполненных черными нефтяными потоками, несущимися от Волги к берегам Влтавы и Дуная. И пустынные, уставленные автоматами здания насосных станций светятся по ночам, как дворцы, ожидающие усталых путников...

Карпаты — это Карпаты.

54