Вокруг света 1966-05, страница 18
рошло полчаса, и эта сосна вся покрылась снегом. Большими сырыми хлопьями. Да и весь лес тоже, но я вижу только эту сосну. За эти полчаса она не сдвинулась в окне штурманской рубки ни на сантиметр. Вся мощь двигателей влечет судно вперед и не может столкнуть с места. Я, кажется, не только слышу, но и вижу машинное отделение, каждый поршень, каждый цилиндр, чувствую сумму усилий, прилагаемых двигателями и людьми, но оконная рама и заснеженная сосна на берегу остаются совмещенными. Капитан, обычно общительный, веселый человек, не выпуская штурвала, нагнувшись и закрыв собой все смотровое окно, молча смотрит на воду. Кажется, что среди всех собравшихся в рубке он один что-то еще может. Он буквально врос в пол. Задача его не только в том, чтобы пробиться вперед. Вокруг валуны, целые каменные пласты, которые хорошо видны сквозь прозрачные жгуты воды. Метр вправо — и «Керчь» будет на камнях. Но вот капитан, видимо, принял какое-то решение. Он обернулся и сделал знак старшему механику... Ночь. Тайга. Костер. Но песни не получается. Общей песни — Вот на фронте мне за песню махорку давали, — сказал «дед» и запел: — «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза...» «Дедом», «дедусей» его прозвали на теплоходе, хотя ему всего сорок пять. У него седая голова и доброе сердце. При всяком удобном случае он любит говорить: «Что вы, молодежь? Вы ведь не воевали». Всю войну он прошел военкором — и сейчас корреспондент, писатель. Он сидит с нами у костра и поет хриплым, войной поставленным голосом. Рядом — мы, «молодежь» (некоторым уже по 35). Слушаем, смотрим на пламя, думаем. А «дед», наверное, вспоминает один из привалов и лицо какого-то солдата, протянувшего махорку: — Это тебе за песню, браток... — Это вам за песню, — сказал Борис, открыл флягу, наполнил крышку и протянул «деду». Борис — самый «сложный» человек на судне. Обычно он молчалив, замкнут. А если заговорит, то интонация почти всегда одинаковая — резкая, протестующая. Движения у него скупы, расчетли- 16 |
