Вокруг света 1966-07, страница 54

Б. ГРОМОВ

Рассказ

1

...На материк, на материк Ушел последний караван...

Костя поет негромко; поет и смотрит в темноту, на пляшущие корабельные огни. Море вечером как город — со своими улицами, переулками и площадями.

В кубрике душно, кубрик насквозь пропах рыбой, и мы выбрались на палубу. Платоныч обрубком лежит на ворохе сетей, прикрыв лицо малюсенькой кепочкой без козырька, — то ли спит, то ли слушает. Казис курит. Я растянулся рядом с Платонычем и смотрю, как загораются в небе первые звезды.

Одни из них вспыхивают сразу — ярко и беззастенчиво, другие робко проглядывают крохотной искоркой и, осмелев, расцветают дрожащими голубыми венцами.

Крупная зыбь гуляет по морю, траулер усердно отбивает поклоны, и равномерное это покачивание убаюкивает

Я слушаю звон гитары, гляжу в остывающее вечернее небо, и

странное чувство охватывает меня: я словно растворяюсь в окружающем меня мире, повисаю над ним, уношусь к мерцающим в вышине звездам.

Я до весны, до корабля Не доживу когда-нибудь. Не пухом будет мне земля, А камнем ляжет мне на

грудь-

Костя берет последний аккорд и прижимает струны ладонью.

— Эхма, — говорит он мечтательно, — по баночке бы сейчас...

Я не успеваю ответить, потому что из-под кепочки внезапно раздается ехидный голос Платоныча:

— Кому что, а барину — говядина...

— Видал? — изумляется Костя. — Спящие да проснутся!..

С минуту Платоныч сопит, рассматривая Костю маленькими, словно жареные семечки, глазками, потом переворачивается на живот, выставляя на общее обозрение жирный зад, втугую обтянутый заношенной робой. Конечно, Костя не может упустить такой замечательной возможности.

— Задок, — говорит он уважи

тельно. — Имей я такой, я бы не работал. Толкал бы себе баржи от берегов — косую в месяц имел бы.

— Гы-гы! — не выдерживает Казис.

Платоныч дергается на сетях, будто лещ невиданный.

Я тоже смеюсь и смотрю на Костю.

Костя рыж. Костя красен, как ирландский сеттер. Костя высок, сухотел и горяч. Пальцы правой Костиной руки перехвачены синеватой тесьмой давнишнего шрама. Косте под тридцать. Он наш боцман. Говорят, Костя грек, хотя мало кто из команды верит в это. С Платонычем у Кости дела сердечные.

— Нешто ты грек? — усомнился Платоныч в первый же день. — Ты же ржавый!

— Сократ тоже был рыжим, — дипломатично сдержался Костя.

— Это кто такой?

— Это мой папа...

Почувствовал ли Платоныч подвох, нет ли, только пожевал губами и с тех пор придирается к Косте.

52