Вокруг света 1966-07, страница 56

ворит кто-то сзади меня. — Ишь, птички забарахолили!

Наступает самый тяжелый момент — выборка трала вручную.

— Взяли! — кричит трал-мастер.

Мы хватаемся за мокрый трал и тянем так, что краснеет в глазах.

— Давай, давай, ребятушки! Ну еще, милые, — надрывается тралмастер. — Самая малость осталась!

«Самая малость» растягивается на полчаса. Наконец на палубу валится блестящая трепыхающаяся сельдь.

— Тонны четыре, — прикидывает Костя, отдуваясь и утирая лицо. — Доставай, Роман, перчики, парад принимать будем...

Парад — это шкерка, а шкерка — когда нужно иметь штук восемь рук и железобетонный позвоночник.

Из машины вылезает Платоныч, и мы вчетвером занимаем места у разделочного стола.

Казис хватает селедку, ловко надрезает ей горло и бросает рыбу на стол. Костя ударом огромного секача сносит ей голову. Я потрошу. Платоныч укладывает селедку в бочку, посыпает солью и заливает водой. Работаем быстро, с прибаутками, потому как замет хороший и настроение под стать. Костя между ударами шлепает плашмя секачом по животу Пла-тоныча:

— Убери грудь морскую, дядя!

— Говорил старпому — бери больше бочек, — жалуется Платоныч, игнорируя Костины заигрывания.

— Жаден ты, дядя.

— Копейка всем нужна.

— А ты кэпу скажи.

— Что я, дурак? — обижается Платоныч.

Мне труднее всех. Я не привык еще к этой чертовой шкерке и потому молчу. Проходит час, и кажется, что под правую лопатку мне загнали десятидюймовый гвоздь. Я ежусь, переминаюсь с ноги на ногу.

— Платоныч, подмени Ромку, — кидает Костя.

Платоныч презрительно ухмыляется:

— Давай нож, чадо. Шкерить — это тебе не трали-вали.

Я не слушаю его. Я радуюсь, как хорошо придумал Костя. Укладывать сельдь в бочку легче — больше разнообразных движений. Сам Костя четок и быстр по-прежнему. Только переложил секач из правой руки в левую и орудует без остановки.

Заканчивается шкерка к обеду.

Я стягиваю перчатки и, как верующий к мощам, прикладываюсь к анкерку с водой. Анкерок — собственность Кости. Он берет его в каждый рейс. Вода в нем холодная и пахнет колодцем. Я долго пью, потом присаживаюсь на бочку. Все плывет у меня перед глазами.

— Мыть палубу! — доносится до сознания голос кэпа.

Это моя работа. Я поднимаюсь и беру ненавистный шланг. Кто-то трогает меня за плечо.

— Сиди, — говорит Казис.

Я с удивлением смотрю на бесстрастное лицо литовца.

— Сиди, — повторяет Казис и отбирает у меня шланг.

Мощная струя хлещет по палубе, смывая с нее рыбью чешую и остатки внутренностей.

Кричат чайки. Дует ветер. Шумят волны.

Я гляжу на сутулую спину Ка-зиса и глупо улыбаюсь.

Из состояния невесомости меня выводит хрип и щелк репродуктора.

— Тридцатый, тридцатый, Ястреб, — сыплется усталая скороговорка из серебристого колокола над рубкой, — я двадцать шестой, Коршун! Дай обстановку, тридцатый! Как выборка, где пашешь? Прием!

Это начинается ежедневный совет капитанов.

Репродуктор задумчиво молчит, потом говорит голосом нашего кэпа:

— Я тридцатый, Ястреб. Пашу в квадрате... Утренний подъем четыре с половиной Остаюсь здесь...

— Тебя понял, тридцатый! Добро!.. Тридцать второй! Тридцать второй! Сокол! Сокол! Провалился ты, что ли, тридцать второй?!

Под шумок Костя исчезает куда-то и появляется с газетным свертком в руках. Заговорщически подмигивает мне:

— Иди, побалуемся.

В свертке оказывается здоровенный жареный угорь.

— Кок уважил.

Костя делит угря на четыре части и кричит Платонычу и Ка-зису:

— Эй, деятели! Топай сюда!..

Звонок общего сбора застает

нас разомлевших, сонных от еды...

3

Кэп вваливается в дверь, как в пролом.

— Все? — спрашивает он коротко.

54

— Кроме вахтенных, — отвечает старпом.

— Добро...

Мы смолим цигарки и смотрим на кэпа. Интересно, чем он нас порадует? У меня мелькает мысль: когда кэп успевает бриться? Ведь даже обед кок носит ему в рубку.

— Дела, моряки, такие, — начинает кэп. — Вчера на совете тридцать второй просил послать к ним Михаила Петровича. Трал-мастер там — так себе. В районе впервые. Ребята зашиваются. Как мыслите?

Вопрос тяжело повисает в табачном дыму.

— Так как, моряки? — повторяет кэп.

Рядом со мной ерзает на банке Платоныч.

— Смотри, чего надумали, — бормочет он.

— Ты вслух давай, — предлагает кэп.

— Выходит что же, — Платоныч разводит короткими руками, — отдай жену другу, а сам подтяни подпругу? Я, значит, пуп рви, а денежки за меня получать дяди будут? Я не согласный!

— Свое ты получишь. Два десятка тонн мы и без Петровича доберем.

— А ежели пролов, к примеру? — прищуривается Платоныч.

— Пролова не будет! — отрубает кэп. — Не здесь, так мористее возьмем. А тридцать второму помочь нужно. По центнеру за подъем — смех, а не рыба!.. Сам-то ты как решил? — поворачивается кэп к тралмастеру.

Тот думает, уставясь в пол, потом говорит:

— Раз нужно — значит нужно. Поднатаскаю.

— Нужно! — передразнивает Платоныч тралмастера. — Тебе что, где бы ни работать — деньга бежит!

— Да заткнись ты! — кричит из-за спин Саня-радист. — Деньга, деньга! Ну привяжи ты свою деньгу на шею и бултыхайся за борт!

Все смеются.

— Дядю слушать — уши отрастут, — вмешивается в разговор Костя. — Он забыл, наверно, как в прошлый раз мы соль у тридцать второго канючили. А кто ее гробанул? Платоныч. Когда соляркой заправлялись.

— А ты все помнишь?

— К слову пришлось.

— Дозволь, Василь. Иваныч? — по-ученически тянет руку кок Насонов — худой, унылого вида мужчина с редкими прокуренными усами.