Вокруг света 1966-07, страница 58

натор. — Задуло. Санька штормовое принял: восемь баллов от норд-веста.

— Не иначе Платоныч накаркал, — усмехаюсь я, напяливая робу.

— Ты в темпе давай, — торопит Костя. — Пошли, Казис...

Наверху как в сумерках. Словно из огромного кипящего котла выплескивается на палубу море. Тяжелые, низкие тучи стремительно проносятся над волнами, цепляются за них, оставляя на гребнях рваные клочья. Ветер срывает верхушки волн и бросает их прямо в лицо.

— Казис! — кричит Костя. — Бери Саньку — ив трюм. Бочки занайтовьте!

Казис вразвалку бежит по палубе.

Мы с Костей крепим по-штор-мовому шлюпки, потом принимаемся за пустые бочки на палубе. Откуда-то выныривает старпом.

— Крепче крепите, ребятки! Начнет швырять — не обрадуешься.

— Не первый год замужем, — обнадеживает старпома Костя.

Наконец все прибрано и закреплено. Мы все вместе закрываем трюм и спускаемся в кубрик.

— К Фарерам пойдем, — говорит Костя, снимая блестящую от воды штормовку. — Под бережком отстоимся.

— А сколько туда? — спрашиваю я.

— Часа за три дошлепаем.

Стоять и сидеть трудно, и мы

валимся на койки. Казис -тут же вытаскивает курево. %

... — Казис, — взмаливаюсь я, — и так не продохнешь. Поспи лучше.

Казис молчаливо соглашается, прячет папиросы и зарывается носом в подушку. Костя достает «Огонек» и начйнает мусолить кроссворд. Я просто лежу. Мотает все сильней, и меня начинает одолевать сорная одурь. Я борюсь с ней как могу.

— Ромка, — просит Костя, — шевельни-ка мозгой.

— Ну? — неохотно соглашаюсь я.

— Отрезок прямой, соединяющий две несмежные вершины многоугольника. Девять букв.

— Диагональ, — подумав, отвечаю я.

— Корифей! — восхищается Костя. — В точку!

И опять что-то шепчет, подсчитывает.

Незаметно я засыпаю, но сон мой тонок, как бумага, и, когда

за кормой загрохотало, заскрежетало, я уже на ногах.

— На камни сели, — говорю я первое, что приходит на ум.

— Откуда здесь камни! — отмахивается Костя. — На винт что-то поймали.

Мы карабкаемся по валкому трапу.

На корме уже сгрудились кэп, старпом и человек пять матросов.

Хлестким ударом волны корму подкидывает, и мы видим пляшущую на воде стеклянную гирлянду буев. Все ясно: мы напоролись на сеть. Где-то ее сорвало штормом и принесло сюда. Намотавшись на винт, она заклинила его.

— Резать нужно, — кэп отворачивается от воды и начинает ругаться, отборно и истово. Резать — значит кому-то лезть в воду. Чем скорее, тем лучше — сейчас траулер хода не имеет, и при такой чертопляске недалеко до беды.

— Ну? — кэп обводит нас взглядом. — Кто пойдет?

Я смотрю на пенящиеся валы и против воли отступаю за спину Кости, машинально подталкивая его вперед. Он быстро и удивленно оглядывается на меня.

Все молчат, потом Костя так же молча садится на палубу и начинает стаскивать сапоги.

— Нож!

Кто-то протягивает ему перочинный.

— Да не этот! Секач тащи! — отталкивает Костя руку.

Мое оцепенение проходит; стыд крапивой хлещет по щекам, и я начинаю лихорадочно соображать, что дел-ать.

— Конец! — ору я и хватаю с палубы первый попавшийся толстенный канат для швартовки. Я чертыхаюсь, мечусь по палубе. Натыкаюсь на Казиса с целой бухтой тонкого пенькового троса. Вырываю ее из рук опешившего литовца, разматываю. Никак не ладится с узлом. Все премудрости такелажного дела вмиг вылетели из головы.

— Вяжи удавкой! — взрывается Костя.

Перешагнув через планшир, он выбирает момент, когда очередная волна откатывается от борта, и прыгает в крутящуюся воронку. Вынырнув, хватает ртом воздух и исчезает под срезом кормы.

Мы мертвой хваткой держим трос, балансируя, как циркачи.

Ожидание мучительно.

Наконец трос несколько раз дергается. Мы налегаем на него и втаскиваем Костю на палубу.

Он смотрит вокруг вытаращенными глазами, как рыба, разевая рот.

— Поднакрутило, — отдышавшись, говорит он, встает и снова заносит ногу над планширом.

— Костя, — останавливаю я его, — дай я!..

— Ты что, сдурел? — хрипит он. — Шваркнет винтиком — ни на одно кладбище не примут.

— Костя! — умоляюще говорю я, смотря ему в глаза.

Мне наплевать сейчас, примут меня на кладбище или нет, мне нужно лезть в эту проклятую воду. Нужно! Для меня. Для того чтобы я мог вот так, прямо, смотреть Косте в глаза...

— Как знаешь, — только и говорит Костя. — За вал держись, — добавляет он и отдает мне нож.

Я обвязываюсь и, как в пропасть, безоглядно кидаюсь в воду» Зажав в руке нож, плыву к корме. Она ошалело мотается, обнажая винт с намотанной на нем сетью. Я барахтаюсь в ней, как в тине, все ближе подбираясь к винту. Помня слова Кости, изловчаюсь и, ухватившись одной рукой за шейку гребного вала, повисаю на нем. Теперь я вместе с кормой или взлетаю вверх, по пояс выбрасываясь из воды, или меня с головой накрывают волны, когда корма шлепается на них. Намокший, туго скрученный капрон тверд, как железо, но я кромсаю и кромсаю его, захлебываясь, отплевываясь, пуская пузыри. Наконец, чувствуя, что вот-вот выпущу вал, последним усилием отталкиваюсь от него подальше и дергаю за трос.

Меня тащат наверх. И тут случается неожиданное: шальная волна, играючи, поднимает меня на своем гребне и с размаху бросает на траулер. Пытаясь смягчить удар, я выставляю перед собой руки и ноги, но они скользят по мокрой обшивке, и всем очугуневшим телом я ударяюсь о борт...

Из темноты белым, расплывчатым пятном ко мне склоняется чье-то лицо.

— Похоже, очнулся, — слышу я голос. С трудом разлепляю глаза, хочу приподняться, но обнаруживаю, что у меня нет правой руки, потому что вряд ли можно назвать рукой негнущуюся белую болванку, вытянувшуюся рядом со мной.

— Лежи, лежи! — удерживает меня кок. — Нельзя тебе.

56