Вокруг света 1966-09, страница 67

ступления. Он мешал им уснуть, он изводил их больше, чем луна или жара. Что выражал он — мольбу, призыв, брань? Ответ собак был ничуть не яснее, но самое важное, чтобы этот нелепый диалог продолжался — он распалял Испанию.

Сколько ее ни распаляй, всегда мало. Широко раскрыв глаза и даже прикрыв их, я представлял себе ее подлинную ширь — от Мотриля до Хуэска, от Хаэна до мыса Гата — и видел пепел. Ее оголенные горы, земля, отбеленная слишком длинным летом, молчание народа — все это таило в себе ожог. И когда-нибудь о нем непременно надо было закричать.

А пока наряду с другими, хотя и несколько особняком, я переживал эту засуху. Однажды в субботу я ушел из своей дощатой мастерской в полдень. Жара была нестерпимой, а работы мало: машины проезжали реже, чем когда-либо.

Я шел занесенной песком дорогой. По ее обочинам висели тонкие сухие корни с налипшими комочками глины, твердыми, как гончарные изделия, — не дорога, а широкая трещина на почве, выжженная полуденным солнцем. Не пройди по этой же самой дороге до меня темнокожие крестьяне с лемехами плуга времен западных готов, я бы уверовал в это.

Тут пересохший ручей, там иссякший поток. В этом краю ручьи — ручьи жажды. Кончилось тем, что люди здесь больше не появляются. Лишь один я утром и вечером прохожу здесь после всех этих арабов с их веерами из конского волоса, после этих мертвых, как и я, крестьян, с железными заступами на плече, один я, испанский механик, в спецовке, испачканной тавотом, красно-коричневой на солнце, да эта черная муха, которая составляет мой эскорт и отдыхает впереди меня на камнях с отпечатками ступней.

В тот день я нашел валявшийся на земле шнурок от холщового башмака и нагнулся его поднять — просто так. Я было собрался отшвырнуть этот обтрепанный шнурок, как меня догнал человек. Он жил в Эльве, но я был с ним почти незнаком. Он посмотрел на шнурок, который я собирался выбросить, и протянул руку.

— Если он тебе не нужен...

Я отдал шнурок. Он смотал его и положил в карман, неприязненно поглядывая на меня. У меня есть кое-какие средства. Им

недостает всего. Мы продолжали путь молча. Солнце никогда еще не пекло так нещадно. Его вертикальные лучи не пощадили даже крохотных теней, которые собирают утро и вечер у одного из высоких придорожных холмов. Обычно, когда я шел в свою дощатую мастерскую или возвращался домой, они были тут, издали утрачивая свою прозрачность. Мне мерещилось, что это стрелки вечности, прижавшиеся к стенке рва, или, на худой конец, мертвые стрелки...

Человек заговорил о засухе. Он потерял всякую надежду. Вечер приходил без единого облачка. Утро наступало тоже безоблачное, и все это ни на минуту не переставало походить на мир и мудрость. Небо снова стало идеальным. Казалось, до сих пор мы наблюдали несчастные случаи, последние неполадки, пережитки всемирного потопа. Теперь мы выходим из детства мира, как из леса, полного теней и шорохов. Эти поля, обожженные насколько охватывал глаз, и вправду были окрашены в цвета вечности.

Человек не говорил всего этого: так я сам истолковывал его слова и его молчание, которое чередовалось со словами. Я ничего не отвечал. Человек удивлялся моей немоте. Он опять посмотрел на меня с неприязнью: . — О чем ты думаешь?

— О бьефе К

Я сказал первое пришедшее мне на ум слово, но в нем заключалась своеобразная холодная краткость и еще нечто прозрачное и темное.

Человек не знал этого слова, и я увидел, что на его худом лице отразилось возмущение.

— О бьефе?

Он решился, наконец, пожать плечами, словно уразумев, что у меня не все дома, не произнес больше ни слова, и мы отчужденно расстались у входа в первые cuevas.

Позднее это слово «бьеф» стало для моих обвинителей уликой. Сегодня вечером я повторяю его про себя, это холодное, короткое, острое слово. И мне кажется, что и я бросил нож в жителей Эльвы.

Почему мне пришло в голову именно это слово? Потому ли, что жара заставляла меня мечтать о передышке, о средстве спасения? Но тогда я мог бы просто-напросто говорить о дожде, как мой спутник и другие жители деревни.

¹ Бьеф-— участок канала или реки между шлюзами.

Здесь нет бьефов. Их можно встретить только на севере — рвы с темной водой, берега которых покрыты клейким бархатом, места, где легко утонуть. Напоминание о том, что было немыслимо в этих краях и вдобавок превосходило все желания, уже вселяло тревогу. А также можно было подумать, что, испытывая жажду, я поддался жестокости или безумию. Но, спрашиваю я себя, не имело ли это слово, столь неожиданно пришедшее мне на ум, силы пророчества?

В тот день, изнывая от безделья, я решил расширить свое жилье. У тех, кто проживает в cuevas, жилая площадь не по норме. Копай, не ленись — и ком

ната готова. Такой возможностью пользуются все, и комнат под обожженной землей становится все больше. Каждая cueva, куда ты можешь быть приглашен, — тайная тайных. Ее размеры никому не известны. Если и узнаешь, на следующий день тайна сокроет это вновь: с тех пор они могли вырыть комнату или хотя бы еще один чулан, коридор.

Как знать, зачем в глубине темного жилища выкопана новая комната, еще более темная, более тихая, более склепоподобная. Для каких преступлений? Возможно, для самых страшных, совершаемых в тишине, — для богохуль-стйа, кровосмешения. Темнота, земля, ее запах будят низменные инстинкты. С каждой ступенькой, ведущей в cueva, чувствуешь, как в тебе растет сила и охота доказать это своими поступками.

Я стараюсь думать. Копая зем лю, мы убегаем. Убегаем от это

64