Вокруг света 1966-11, страница 17

— Нам никогда не выйти из бедности.

— Кузнецы плодятся день ото дня.

— Надо обеспечить будущее.

— Наше будущее — в деревне!

Будущее...

Деметрио продал кузницу, купил механический плуг, семена и отправился на землю, в те самые места, где его предки гнули спину на помещичьем поле.

Пыхтит котел. Кочегары еще раз прочищают блестящие трубы паровоза. Из толстого шланга льется в резервуар вода. Пассажиры теснятся на полках, опустив усталые лица. Нескончаемой вереницей бегут по перрону грузчики с корзинами угля, вереница тянется до первых домиков станции. Пассажиры третьего класса, раздувая щеки, поднимают с комическими усилиями свои тощие парусиновые мешки и чемоданы из грубой кожи.

Через несколько минут станция пустеет, тормозные вскакивают на буфера, двери пакгаузов запираются. Густой, полный угольной пыли дым застилает все. Удар колокола, удаляющиеся голоса... Колеса визжат по рельсам.

При первых толчках люди смеются, но вот поезд набирает скорость, в окно начинает порывами бить ледяной ветер, и лица становятся хмурыми, на них застывает недов-ерчивое выражение. Все ошеломлены головокружительной сменой пейзажей, расплывающихся в паровозном дыму. Деметрио Ка-сас сидит, держа на коленях двоих детей, и смотрит на живот же

ны. Там, в ее теле, скрыто маленькое существо, которое увидит лучшую жизнь. Деметрио мечтает о сыне, сын — тонкая ниточка, тянущаяся в будущее.

Они сидят в вагоне третьего класса. Пассажиры — большей частью крестьяне — дремлют. Их жены присматривают за курами, которых везут на продажу, и жуют вяленую баранину. Под шерстяными накидками у них сумки; они достают из сумок пироги с мясом и шумно двигают челюстями, поглядывая искоса в окно на фантастический бег телеграфных столбов. Когда поезд останавливается, крестьянки высовывают головы из окна, как любопытные животные, и ветер треплет их грязные волосы. А когда они снимают измазанные селитрой и золой фартуки, вырисовываются их круглые груди.

На станциях нищие стучат костылями по камням. Они просят милостыню, машинально, повторяя одни и те же давно заученные слова. Деревенские ребятишки вертятся возле них. Они учатся тоже протягивать руку и смотреть глазами благодарной собаки.

— Господин, у меня жена прокаженная!

— У тебя?

— Да, сеньор.

— Для нее ты и просишь?

— Да, господин.

— Ну, тогда проси сразу для троих!

Ковыляя, подходит нищий и говорит тихо:

— Я голодаю, сеньор.

Если это не трогает, продолжается бесконечный перечень:

Рисунок Ю. АРНДТА

— Я голодаю, и у меня четверо детей.

— И маленький только что умер.

— И брата разбил паралич.

— И...

Грохот поезда покрывает остальное.

Оиката. Изможденный индеец тянет по перрону за недоуздок двух кляч под грязными седлами. С одного седла свешиваются штаны для верховой езды, они болтаются в воздухе, будто ноги мертвеца. По широкой улице вышагивает старый, сгорбленный сеньор в накрахмаленной манишке, за ним супруга, вся в кольцах, и робкая румяная дочка с раскосыми кошачьими глазами. Индеец рысью бежит за ними в облаке пыли.

Сотакира. Каналы, маисовые поля, сосны, вишневые деревья, изможденные дети с мотыгами в руках согнулись над серой коркой земли. Толпа торговок наполняет воздух криками. Даже трудно поверить, что такие звуки могут вырываться из человеческого горла.

— Э-эй! Налетай!

— Булочки, кофе, яблоки, куры!

Кто-то предостерегающе кричит:

— Осторожно, поезд отходит!

Деметрио не по себе, его раздирает сомнение.

Снова мелькают узкие пласты чернозема, песок, белая глина, известняки. Земля все бесплоднее, Местами — сероземы, которые тянутся по вершинам холмов, словно полосы дыма.

В деревнях — глиняные стены, увитые плющом. Во внутренних дворах на поросшей мхом земле лежат индейцы. Дети в рубашонках из грубого полотна прыгают вокруг умирающих лошадей. У дверей домов сидят старухи с закутанными лицами, видны только глаза и нос. Они прядут, не отрывая глаз от веретена.

Но горше всего Деметрио смотреть на красивых девушек. Они выходят к поезду в надежде, что кто-нибудь увезет их с собой. Они хотят жить. Их позы — издевательство над деревенской добродетелью. Они рвутся к жизни и не хотят больше лжи. Их жадный пристальный взгляд притягивает против воли. Он умоляет, зовет, проклинает, обещает. Девушки знают, что они товар, все равно — на рынке добродетели или на рынке порока.

Дальше Дуитама — яблоневый

15