Вокруг света 1967-06, страница 19
Такая гущара, и место более или менее сухое... Если разведчику надо отлежаться... Как раз!.. Никому пока ни слова... Слышишь, Шелестова? Днем туда, конечно, соваться нельзя... Да и здесь, на Сухом, чтобы народ не болтался: оттуда тоже можно увидеть! А ночью... Ну, ты свободна, Шелестова! Пойдем-ка, Зиф, потолкуем с комиссаром... Комбат полагал, что до вечера тайна останется тайной: несерьезно как-то, птицы всякие, стрижи... Лучше без разговорчиков на эту тему! Но он недоучел (а вернее, не заметил), что за спинами у них, вытаращив глаза, слушал все разговоры Костька Климов. Час спустя пришлось уже в приказном порядке запретить бойцам лазить на холм, какие бы ни были тому предлоги. Два часа спустя к комбату явился первым Николай Бышко, снайпер. — Товарищ командир батальона! — подпирая накат теменем, загудел он. — С моей стороны... Если будете добровольцев вызывать... У меня там на просечке точка была. Я это место с завязанными глазами найду... — Не могла выдержать! — вспылил Смирнов. — Раззвонила на весь фронт дура девка... Но дура девка была тут решительно ни при чем. Весь батальон обегал дурак парень Костька, и теперь все прямые подчиненные Михайлова, его выученики-разведчики, стучались в командирскую дверь: «Разрешите доложить, товарищ командир батальона...» Два Петрова, Джапаридзе, эстонец Ку-ус... А дура девка совершенно преобразилась. Ее милое лицо горело от возбуждения, она то обливалась слезами, то кидалась обнимать первую попавшуюся из девушек... Еще бы! К вечеру в медпункте Шнирман приказал ей поставить и держать наготове две — две! — койки. В сумерках вся разведка была вызвана к командиру. И как только стемнело, один из Петровых и лучший снайпер батальона Бышко без шума вышли из штабного блиндажика и исчезли во мраке на скате к Бабьему болоту. Их провожали Смирнов и Зиф. «Ну, смотрите, ребята!» — вполголоса проговорил вдогонку комбат... Но смотреть было не на что: к ночи собрались тучи, тьма кромешная, только-только разведчикам витамин «Цэ» для ясновидения жевать. Говорят, помогает... Я не берусь описывать часы ожидания: не то нужно перо. Ни комбат, ни Зиф не спали в штабе. Доктор Шнирман каждые три минуты выходил на свое крылечко, опускался на скамеечку в густых кустах и курил в кулак: на крыльце — нельзя; говорят, огонек от папиросы в бинокль виден на пять километров! Катя Шелестова, теперь уже не скрываясь, ломала руки, а слезы ожидания то и дело высыхали у нее на горячих щеках, как на электроплитке. К Кате потихоньку пришли две девчонки из девичьего кубрика: «С ума ж ей сойти одной-то!» Единственный, кто спал безмятежно, это Стрижик на своей буржуечной трубе. Он ни в чем не сомневался. Он свое дело сделал... Для пущей нервотрепки, как всегда, случилось за эти часы много неожиданного. Во-первых, около двадцати двух гитлеровцы начали постреливать за болотом; не сразу разобрали, что это не против нас, а у Костовича, куда левее. В двадцать три тридцать вернулся ни с чем Петров; как-то они с Бышко потеряли друг друга, и он промазал: не нашел тех елушек... И у него создалось впечатление, что фашисты, в свою очередь, направили сегодня в болото поиск... А может, так только, примерещилось... Тревожно! Около часа кому-то из ожидавших на улице послышался там, в том направлении, сдавленный крик... Оторопь охватила всех, и хорошо, что крик повторился: видимо, сова придавила где-то в болоте зайчонка: знаете, как зайцы в беде человеческим, детским голосом кричат?.. И вот, наконец, уже около двух ночи постовой на внешнем посту возле полуразрушенного моста, на дороге, которая уже два года вела в ничто, услышал со стороны трясины тяжелое дыхание. Хрип, шелест... Несколько секунд он раздумывал, потом негромко крикнул: — Приставь ногу! — Вань, ты? — спросил натужный голос из темноты. — Я это, Бышко... Ну, еле донес... Я его тут положу; оповести разводящего... На том посту был телефон. Часовой позвонил в штаб, и тотчас в ночи замелькали осторожно включаемые и тотчас же гасимые фонарики с батарейками; по траве и песку побежали бледные круги света, послышались голоса. Надо ли говорить, кто первым оказался у места, где на пышной приречной траве, с подложенным под голову бушлатом Бышко лежал слабый, как младенец, старшина. Форменка на нем была разорвана: Бышко умело, но по-мужски перевязал двойную рану — входное отверстие пониже ключицы, выходное против левой лопатки, но надеть форменку в рукав уже не смог. Носилки поставили рядом. Нет, Катя не сказала ни слова, не закричала, даже не вздохнула громче, чем до того. Но как только ее маленькие руки коснулись руки беспамятного старшины, он тотчас пошевелился... Странная слабая улыбка тронула его освещенные скупым светом фонарика синие губы. — Никак вы, Катерина Алексеевна? — шепотом спросил он. — Ну добро. Видать... еще погуляем мы с вами по Флюгову! А я уж... и не мечтал! И тут-то вот Катя Шелестова, наконец, разревелась, как в мирное время, — громко, бурно, пусть хоть немцы услышат... Слава нашего стрижа облетела обе бригады морской пехоты. Кто бы ни прибывал в батальон Смирнова, обычно прежде всего спрашивал: «А этот ваш знаменитый Филин (или «ваш Ястреб») жив еще?» «Филин» превосходно себя чувствовал в течение всего лета. Он довольно спокойно перенес длительную разлуку со старшиной, пока тот с месяц лежал в Лебяжьем в госпитале. Как только Василий Михайлов, еще бледный и чуточку «поправившийся», как говорят теперь, а по-настоящему не изживший больничной одутловатости, появился снова на маленькой лужайке между штабными землянками и домишками, стриж, радостно верезжа, закружился над ним. И старшина покорно лег в канаву, и все смотрели, как птица металась вокруг, пока не обнаружила своего друга... Теперь уже нельзя было односторонне назвать старшину спасителем стрижа: стриж сполна вернул свой долг... Все стояли и смотрели, как птица — опять! — пикирует на лежащего. Смотрела, сжав перед грудью руки в маленькие кулаки, и Катя Шелестова. А я стоял поодаль и думал... Я думал, что хотелось бы мне сейчас до конца понять, что делается у них теперь в головах, у всех троих; что они вспоминают — девушка, старшина и птица... О чем они думают? 2 «Вокруг света» № 6 17 |
