Вокруг света 1967-06, страница 16
ние: весь-то лубок — сантиметр и семь десятых!» Какой-нибудь час спустя стриж, перевязанный по правилам науки, был посажен на железную заслонку в индивидуальном блиндажике старшины Михайлова, на заслонку высоко под потолком, в трубе «буржуйки», и эта заслонка стала на долгие месяцы его неотчуждаемом прибежищем... К утру следующего дня начштаба Зиф 'был посрамлен вторично: стриж не только ел мух из рук своей спасительницы, но истреблял их такое множество, что Кате пришлось бы очень туго, если бы в дело не вмешался Костя Климов, приемыш батальона, десятилетка, привыкший во все совать свой нос. Через каждые три минуты Костя появлялся возле Кати, выпучив свои светло-голубые шалые глаза: «Кат-тя! Ты погляди, какую я М-м-марью Петровну поймал!» — чуть приоткрывал он сжатую в кулак ладошку, в которой тонко и отчаянно жужжала эта «Марья Петровна». И Катя пинцетом сажала муху в баночку, а потом пинцетом, за одно крыло, подносила к Стри-жику, и Стрижик весь трепыхался, стараясь, как птенец, просительно трепетать крыльями, и хватал муху, и жадно глотал... Сказки сказываются медленнее, чем делаются дела, особенно на фронте. Не прошло и двух недель, как Стрижка начал перепархивать по землянке, потом — вылетать наружу и отдыхать на старом проволочном заграждении против ее входа. Наконец он полетел по-настоящему. И тотчас же выяснилось, что у стрижей есть психология, да еще какая: куда там ящерицы! Лейтенант Зиф предрекал, что как только Ципселюс апус почувствует себя в силах — только его и видели: стрижей над штабными землянками носилось множество. Катя Шелестова в тихой гордыне своей полагала, что стриж не может улететь так сразу от нее: все-таки она ему стала вроде как приемной стрижихой. А Стрижка, во-первых, и вовсе не думал улетать, и, во-вторых, совсем не от Кати, а от старшины Михайлова! Именно старшину, первым его поднявшего, он раз навсегда возвел в сан своего спасителя и теперь желал быть с ним неразлучным. Утром он обычно с первыми лучами солнца вылетал из старшинской землянки и носился не плоше других своих собратьев над соснами и полянами прифрон тового леса. Но стоило только старшине в полосатой тельняшке, жмурясь от света, выбраться за дверь, птица откуда ни возьмись с радостным визгом пикировала прямо к нему. И начиналась игра: старшина шел по тропке на камбуз или на Сухой холм посмотреть сверху на метеорологию оком разведчика, а стриж носился в голубой бездне над ним. И как только его коварному другу приходило на ум вдруг шарахнуться в куст или, как умеют только настоящие разведчики, кинуться в старую воронку и замереть там, со Стрижом начиналась «комедия, как в Шапито на Фонтанах», по словам одессита Шкляренки. Стриж приходил в великое волнение. Он метался, делал виртуозные горки, закладывал вертикальные виражи над самой травой и до тех пор не успокаивался пока не обнаруживал своего царя и бога. Восторженно вереща, он подлетал тогда к нему «по горизонтали», свечой уходил ввысь, кидался камнем оттуда на притаившегося и продолжал эту игру до того момента, пока старшина не признавал себя побежденным и не вставал во весь рост, протянув приятелю в виде насеста не палец (на крепком пальце его стрижиные лапки не держались), а специально обструганную белую палочку. Он носил ее теперь при себе в противогазе. Удивительно это было: если старшине приходилось отправиться в тыл, в штаб или, что случалось примерно раз в месяц, «туда», в очередной поход, стриж принимал его отлучку как печальный, но неотменимый факт. Он, правда, несколько тускнел: не носился так весело в пространстве; боже сохрани — ни с кем не заводил игры «спрячься — найду», но довольно часто подлетал тогда к Катюше, посещал иной раз доктора Шнирмана на его крылечке, удостаивал кое-каким осторожным вниманием Костьку Климова... Пожалуй, только к серебряным шевронам лейтенанта Зифа он выказывал крайне огорчавшее того пренебрежение. Но все это до прибытия старшины. Старшина являлся, и все начиналось снова... Стрижик забывал всех. Нельзя сказать, чтоб это так уж совсем не задевало Катю Ше-лестову; немного задевало: в каждом из нас сидит ребенок! Но ее успокаивало существенное обстоятельство: ведь Стрижик любил Васю Михайлова, а никого другого. Будь она сама стрижом... Хуже огорчала ее иная способность Стрижика. Ципселюс апус — вольная птица!.. Между нами и гитлеровцами прямо лежало двухкилометровое, зловещее на вид торфяное Бабье болото. Бабье, наверное, потому, что на нем искони веков местные крестьянки собирали клюкву. По сю сторону — мы и лес, по ту — холмы Копорского нагорья и они — фашисты. Так вот, Стрижик не признавал никаких рубежей, ни ничьей, мертвой земли, ни линии фронта... С Сухого холма острый глаз мог постоянно видеть: носится эта серпообразная летучая тварь над нами, а вот она — среди других таких же — уже над болотом; фью! — и замелькали все они со своим стрижиным верещанием туда, к врагам: какая им разница? Катя не любила смотреть на это: она даже на тени от облаков сердилась: идут, ничего не замечая, от нас к ним, от них к нам... Точно там и тут одно и то же... Так все шло, шло и, наконец, кончилось тем, от чего на фронте не отгородишься: несчастьем. Седьмого числа старшина Михайлов повел за линию фронта очередную разведгруппу, и главное, не свою, армейскую: проводником пошел. А в ночь на девятое все четверо из состава этой группы вынырнули далеко на левом фланге из болота. Двое были ранены, один — тяжело. А старшина не вернулся. На том краю болота наших, при возвращении, перехватил вражеский дозор. Началась перестрелка, и Василий Михайлович приказал всем отходить по азимуту 303 под его прикрытием. Они, путаясь в кочкарнике, по которому он провел их туда, как по парку, кое-как отошли. А он не вернулся. Тяжко бывает воинской части, когда вот так пропадает в ней без вести человек. Товарищ Да еще такой товарищ, такой общий любимец и герой, каким был у нас Василий Михайлович... Двое суток все, точно под непомерно низким потолком, вна-гибку ходили: давила одна общая мысль... «Эх, Вася, Вася! Где ты?» Разведгруппа наскочила на врага на самой опушке болота. Если бы Михайлов остался невредимым, он, прикрыв отступление товарищей, вышел бы через эту омшару скорее и раньше, чем они. Значит, либо его отрезали от дороги домой и он выжидает (но это правдоподобно только на сутки, до следующей ночи), либо его 14 |
