Вокруг света 1967-06, страница 13

второго багв/мома

артиллерия добрых сорок минут била всеми калибрами по песчаному холму в болотце, где установил свою мортиру Котов...

Котовскую потеху начальство скоро запретило: он добывал наполнение для своих снарядов в выгребных ямах и тому подобных местах, и нашим подумалось, что враги, сделав анализ содержимого, могут еще обвинить нас в ведении бактериологической войны. Котов торжественно перенес мортиру в старый сарай в лесу, надписав на его двери: «Музей моего презрения», а в батальоне долгие месяцы радовались позору гитлеровцев. Да и у наших соседей тоже постоянно можно было слышать: «А, это тот Котов, который...» У Котова, превосходного вояки, скоро образовался длинный перечень куда более серьезных заслуг... Но если бы вы знали, как любит русский, советский солдат и матрос посмеяться в пекле боя!..

Был у нас снайпер Бышко,

Рисунки Г. ФИЛИППОВСКОГО

славный тем, что, имея рост 193 сантиметра и довоенный вес 108 кило, получал — по особому приказу — двойной паек... По тем временам такая личность представлялась на самом деле легендарной. Техник-интендант Вася Мамонов точил горючие слезы, выдавая на Бышка положенные ему двести граммов спиртного вместо законных ста... Технику-интенданту семнадцати сантиметров до законного рубежа не хватало! Но были у нас, конечно, и не забавные, а истинные герои. А среди героев — настоящих героев, ничуть не менее отважных и самоотверженных, чем на любом другом участке фронта, от Баренцева моря до Новороссийска, — чаще всего мы летом того года поминали троих. О них-то я и собираюсь повести сейчас разговор.

Нечего спорить: на первом месте в этом ряду стояла самою судьбой определенная пара: старшина Михайлов Василий Михайлович и санитарка Шелестова Катя.

Старшина был человеком могучего телосложения (до двойного пайка он недобрал «спичечного коробка» — ровно пяти сантиметров, но в плечах был, пожалуй, ничуть не «щавее» Бышка). Лицо его было нельзя сказать, чтобы хмурым, но каким-то чрезвычайно спокойным и серьезным, всегда сосредоточенным на никому не открываемых мыслях, на внутренней заботе своей. Редко кто видел Василия Михайлова улыбнувшимся, да, пожалуй, оно и лучше было: при его строгом римском профиле, при холодноватом свете серых глаз, при такой фигуре, какой мог бы позавидовать любой чемпион по легкой атлетике, при железных мускулах и необыкновенной силе, при двух Красных Звездочках на борту бушлата — кто мог бы поручиться за чувства и поведение наших, довольно многочисленных, девушек-краснофло-ток, если бы старшина ко всему еще и улыбался! А так они только робко козыряли ему, встречаясь на узких прифронтовых тропках; козыряли и слегка краснели, понимая, что старшина, веж* ливо им отвечая, лочти не 'замечает их.... Но, надо сказать, все они были уверены, что одну из них он все-таки замечал — маленькую, очень тихую, совсем похожую на девочку-школьницу, вопреки морской форме, Катюшу Шелестову.

Старшина Михайлов был разведчик и притом разведчик не обычного класса. Его делом было следить там, по ту сторону фронта, за эффектом действия огня наших фортов, в первую очередь — Красной Горки. Для этого он летом, и зимой, и в осеннее разводье, когда было нужно, переходил фронт —иногда один, иногда ведя нескольких товарищей — и потом живал в тылу у врага, случалось, неделями. Он наблюдал в непосредственной близости падение советских двенадцатидюймовых снарядов.

Переход фронта — дело не простое, но все единогласно говорили, что Василий Михайлович прорывается на ту сторону так же просто, ,как большой тяжелый шмель сквозь тонкую <паутину. А еще чаще он проходил сквозь эту паутину словно порыв ветра, не затронув ни единой ее нити. Вот только что говорил с комбатом Смирновым тут, в блиндаже, а три часа спустя уже радисты принимают от него шифрованную радиограмму откуда-то из-за Дедовой горы или от самого Ко-порья. И радисты знали, но Bu

ll