Вокруг света 1967-06, страница 12
Это был второй батальон в составе одной из бригад морской пехоты. В 1943 году он стоял на южном побережье Финского залива, на знаменитом Лебяженском пятачке. На крайней границе Ораниенбаумской республики — так по-домашнему, но и почтительно, с тонкой иронией, однако и с высоким уважением — называли тогда фронтовики крошечный, 60 километров на 20, клочок скудной болотистой земли, за два года войны не покорившийся фашистам. Место было особенное, и война в этих местах — особенная. Где-то там, на юге и севере, проходили чудовищной силы военные циклоны и антициклоны. Миллионы людей, подхваченные ими, то наступали, проходя сотни километров, то отступали на такое же расстояние. Тысячи танков устремлялись в прорывы. Армии захватывали в плен десятки тысяч фашистских солдат, а случалось, теряли в боях немало и своих бойцов. Все там грохотало, перекручивалось вихрями, взрывалось, обрушивалось, как водопад в реке, падая с высот в непомерные бездны... У нас же вот уже почти двадцать четыре месяца все было неподвижно, точно прихваченный холодом бетон. Война тут — пожалуй, в единственном пункте восточного фронта гитлеровцев — с сентября сорок первого года стала позиционной, как в дни первой мировой. Все те же части стояли друг против друга и с нашей стороны и с фашистской. Все те же командиры, поднимаясь утром мыться под сосны, где были повешены рукомойники и где в легкой песчаной земле вода за такой срок пробила уже мыльные ручейки неизменного течения, видели на юге, поправее — лесистую Дедову гору, полевее — голую и страшную гору Колокольню; на обеих сидели гитлеровцы. Все там же, где их устроили два года назад, были расположены склады и камбузы, дотики и дзоты... Когда-то их наспех, в великом волнении и тревоге отрыли ленинградцы, торопливо замаскировывали саперы и моряки. А теперь над накатом выросли из сыпучего леска карликовые березы; зеленой шубой покрыл их хвощ: кое-где прямо-на засыпке залиловели и покачивались на ветру мелкие нежные колокольчики и песчаная гвоздичка. Диантус арэнариус. Тонюсенькие, точно острыми ножни- У jjtg УсЛ£71С К lit! ' г Ъ т шшшш! цами нарезанные, микроленточки ее белых лепестков нервно вздрагивали, если слишком близко разрывалась мина или падал тяжелый снаряд, но успокаивались через минуту — дело привычное! Малиновки и славки в этих случаях переставали петь тоже на самый короткий срок, пока сыплется сверху песок, ползут клочки торфяного мха да сосновые иглы... О людях же и говорить нечего. Привыкли. Обросли бытом. Воевали, но неподвижно. «Несусь я, точно так, — ядовито цитировал Козьму Пруткова начштаба батальона Зиф, самый образованный из говорливых мужчин батальона, — но двигаюсь вперед. А ты — несешься сидя!» Вот и мы воевали сидя. Честно, мужественно, но... Но — сидя! Как во всякой воинской части на фронте, у нас, несмотря на это сидение (а отчасти и благодаря ему), за такой срок появились свои приметные люди. Разные, всякого покроя знаменитости. Прославился, скажем, этот самый Зиф, человек с фамилией, похожей на сокращение, — тем, что оказался начальником штаба батальона, хотя был офицером а д-министративной службы и носил серебряные шевроны. Это было редким случаем, но начштаба из него вышел превосходный, хоть шевроны меняй! Все знали и капитана Котова, уверявшего, что он «не любит, чтобы на войне было скучно, любит, чтобы было весело». Исходя из такой своей платформы, он удумал штуку: стал подбирать неразорвавшиеся немецкие снаряды, извлекать из них взрывчатку (ее скоро накопилось много), соорудил из артиллерийской гильзы небольшую мортирку и однажды открыл из этой мортирки ураганный огонь по вражеским дотам, стреляя консервными банками, начиненными невесть чем. Банки летели с непередаваемым дребезжащим визгом и воем; «невесть что» при разрыве разлеталось на приличное расстояние... После первого же обстрела гитлеровцы пришли в такую ярость, что вся их ю |
