Вокруг света 1967-08, страница 39

полнить ту единственную ячейку в сотах национального искусства, которая ей принадлежит по праву.

Много это или мало — одна ячейка? Найдись чернокулов-ский шедевр в первые десятилетия нашего века, наверняка мы сказали бы: мало... В те годы только-только начиналось изучение русского искусства, и пустых ячеек было несравненно больше, чем заполненных. А значит, и вся панорама средневековой культуры просматривалась как бы сквозь густую туманную завесу.

Сегодня картина неузнаваемо изменилась. Открыты не только многие имена и живописные школы. Стало очевидно, что средневековое изобразительное искусство процветало не в одних лишь крупных городах. Живая его вода проникала глубоко в толщу народной жизни. И своих вдумчивых ценителей живописи и собственных художников, мало чем уступавших в умении прославленным искусникам из княжеских и монастырских мастерских, могло иметь даже маленькое Черно-кулово.

Впрочем, «могло иметь» употреблено здесь не случайно. Наука жива светлыми предчувствиями и надеждами, но без точных фактов ей тоже не прожить. По документам быстро восстановили: деревянная чер-нокуловская церковь построена в восемнадцатом веке. Спрашивается, где же до этого находились иконы, ее украсившие? Откуда и куда они путешествовали в течение почти трех столетий, прежде чем «осели» в маленьком деревянном храме на берегу Нерли?

Вот для этого и необходимы черновики: десятки не сходящихся друг с другом дат, противоречащие друг другу записи. С. вновь едет в Чернокулово. Автобусные и пешие маршруты — Ростов, Переславль-За-лесский, Юрьев-Польской, Владимир и Суздаль — в конце концов должны были замкнуть некую зону, где в рублевские времена могли творить художники, близкие по манере к автору нашего «Спаса».

...И вот был длинный пеший переход, была морозная ночь, было впереди еще одно село — Пенье, после которого уже и наше — Чернокулово.

Лес остался позади. Ночь вошла в силу, и поле переливалось перед нами миллионами крошечных искр. Небо тоже было в разгаре, Млечный Путь походил на след мощного влажного выдоха.

— А вон и Пенье, — показал С. На краю поля что-то темнело: то ли деревья, то ли дома. Через полчаса мы действительно оказались посреди спящего села и сбросили рюкзаки у колодца. Мерзлое ведро глухо стучало о выступы сруба. От поверхности воды подымался пар. Мы пили воду малыми глотками. Плечи наши сладко ныли.

Но куда теперь идти? С. посмотрел вокруг, стараясь угадать прошлогодний путь. Мы вышли к длинному, полуосвещенному строению фермы. Внутри никого не оказалось, кроме мирно жующих коров. Покричали — ни звука.

«Найдем сами», — решили мы. За фермой светилось поле с каймой леса у горизонта. Чем дальше мы шли по полю, тем больше удивлялись путанице дорог: тут шоферы и возчики торили путь всякий раз по своей воле, колеи схлестывались друг с другом, резвыми неожиданными прыжками отскакивали вбок; постепенно ответвлений становилось все меньше, и наш выбор, соответственно, делался все ограниченней. Наконец в полном недоумении мы остановились; под ногами сиротливо темнел полузанесенный снегом санный след.

Все-таки нужно было вернуться в Пенье, разузнать...

В ста метрах от фермы нас окликнул мягкий, хрипловатый спросонья мужской голос:

— Эй, кто там?

Мы подошли ближе. Мужчина курил, и ветром доносило к нам пряный, морозный запах крепкого табака.

— Где дорога на Чернокулово?

— Вот так прямо и идите...

— Но там ничего не разобрать.

— А вы держите чуть левее: будет свежий след от саней... Чернокуловские каждый день в бригаду к нам ездят. Только недавно домой отправились, а то бы вы их тут застали...

— И много идти?

Он как будто слегка засомневался.

— Ну, километра четыре...

В его голосе не было обнадеживающих ноток, скорее угадывалось недоумение: и куда люди спешат на ночь глядя, почему бы тут им не заночевать?.. Но что делать, у нас был свой распорядок, свои планы на каждый день.

Мы пошли, точно следуя совету — всякий раз выбирали из спутанных путей более левый. И когда снова остался один-единственный след, нагнулись и подробно рассмотрели его. Снег был свеже^тутюжен полозьями, отчетливо виднелись полукружья от подков, бегущие в направлении, нужном нам.

Последние километры при долгой ходьбе, может быть, и самые тяжелые, но запоминаются они всегда плохо... Маленькое, закутанное в снег Чернокулово встретило нас лаем одной-единственной собаки. Мы постояли возле церкви, за деревянными стенами которой чудом уцелела до нашего времени прекрасная работа средневекового мастера. Церковка, раздольно вытянувшись в длину от колокольни до абсиды, напоминала сейчас старинный корабль, застигнутый штормом, в клочьях пены по бортам. Внизу, за деревянным строением, проглядывала излука Нерли, и там, под снегом и подо льдом, шелестел, должно быть, ее робкий родниковый пульс...

А еще сто метров пути — и удивленный голос хозяйки, расспросы о Москве и ответные о местном житье-бытье, веселый шум самовара, непривычный потолок избы, последние слова... Завтра встаем пораньше, нужно осмотреть несколько окрестных церквей, опросить старожилов, сделать фотографии... Тело медленно оседает в темные глубины сна, и где-то там, перед самым исчезновением, вдруг вспыхивают и соединяются на миг два образа: стремительная скоропись на листках черновика — даты, выписки, пометки, вопросительные знаки — и сверкающее ночное поле — фигурные отпечатки шин, привольные извивы санных путей — дороги сшибаются, круто забирают вправо, влево.

Что за бесшабашная сила накрутила тут, накуролесила?

И где же тот единственный, главный для тебя след?..

Ищи... Ищи...

37