Вокруг света 1967-10, страница 24

«Почему они не убивают меня сразу же?» — подумал я, когда меня вновь втащили в комнату для допросов.

— Ты что же, хочешь, чтобы тебя снова пытали? — спросил мой новый «собеседник» Исидоро Гонсалес. — Расскажи, что знаешь. Полиции уже все известно. Лгать дальше бесполезно. Напрасно ты думаешь, что друзья придут на помощь. Здесь тебе никто не поможет. Никто.

Исидоро Гонсалес вынул из кармана бумагу с вопросами.

— Сколько оружия было вручено и кому?

— Кто из офицеров участвовал в заговоре?

На меня, словно лепестки осыпающихся цветов, падали имена.

Им было нужно, чтобы я повторил их. Шумело в ушах. Я безразлично смотрел не инквизитора. Что я мог сказать ему? Если я не отвечал, то тут же получал удар кулаком или ногой. После одного из них кровь хлынула у меня изо рта, а голова упала и больше не отрывалась от груди.

Когда я очнулся, было уже светло. Первое, что я увидел, был мой пиджак, валявшийся рядом на полу, и на его лацкане — картонка с дурацкой лаконичной надписью: «Заключенный».

Заключенные не спали всю ночь. Так уж повелось: ожидать тех, кого увели в «другое место». Одни возвращались, напоминая больше кусок мяса, других сразу отправляли в тюремную больницу. На тех, кто не вынес зверских пыток, просто выписывалась справка о смерти «от пневмонии».

Меня заперли в камере, на двери которой значилось: «Профсоюзы и т. д.». Дежурный офицер бросил мне одеяло.

Светало. Спать не хотелось. Одеяло мне было не нужно. (Впоследствии, кстати, выяснилось, что за этот жест милосердия офицер был наказан.)

...Прошло несколько однообразных дней и ночей. Там, «снаружи», волна террора, похоже, несколько поутихла. Все-таки общественное мнение оказывало свое давление на правителей. По всему городу распространялись листовки, разоблачающие пытки, а подпольные радиостанции и иностранные агентства сообщали о преступлениях стрес-снеровских подручных за рубежом. Полиция, казалось, была Напугана собственными жесгоко-

стями. Действительно, многие арестованные были на грани смерти, а полиция так и не смогла напасть на нужный след.

И это не давало ей покоя. Она не хотела признавать своего поражения, предпочитая еще «поработать с заключенными», пока они «не скажут правды».

Именно в это время «галерея выдающихся преступников», как стали называть лазарет, куда меня перевели, приняла двух новых «гостей»: лейтенанта-артиллери-ста Бенитеса Франко и еще одного парня по фамилии Ролон. Их привели ночью, когда на улице бушевала гроза.

Прошло тридцать пять дней после ареста. Судьба наша по-прежнему зависела от своеволия Стресснера. Никакой суд не мог защитить нас. Все статьи кодекса сводились к нулю статьей 52 конституции — «Права президента республики».

— Они не имеют права мучать нас и держать взаперти столько времени, — возмущался лейтенант. — Со мной должны обращаться согласно уставу.

— Что, что? — прогудел Ролон. — Спросите-ка лучше судью, для чего служат законы.

И действительно, что значит в Парагвае писаный закон? «Это находится в ведении президента», — так отвечали нам на любое ходатайство. Только он, Стресснер, мог распоряжаться нашей судьбой. Изгнать нас из страны, убить или пожизненно оставить в тюрьме — это зависело от него.

Шли дни, и все оставалось по-прежнему. Правда, большинство заключенных перевели в другое помещение, и мы остались было вдевятером. Но почти сразу же число это вновь увеличилось до тридцати за счет «новобранцев». А у меня все шло без каких-либо изменений, да, впрочем, ничто и не могло измениться, пока я... не «признаюсь в нападении на посольство дружественного государства и других преступлениях».

«Если они снова начнут меня мучить, — думалось мне, — я не вынесу. Нужно действовать».

Даже в одиночке, изолированный от всего мира, я всегда чувствовал чью-то незримую поддержку. Так, однажды через решетку ко мне в камеру упали три газеты. Из них я узнал, что на самом деле я «обыкновенный бандит-налетчик».

И это не было единственной весточкой из мира за решеткой. Я тщательно прятал при обысках

передаваемую мне друзьями спичечную коробку, в ней я хранил лезвие безопасной бритвы и обломок железной пилки.

— Почему вы упрямитесь? Неужели вы не осознаете собственное положение? — доказывал мой новый «собеседник» Кандиа.

— Вас пытали когда-нибудь? — ответил я вопросом на вопрос.— Ну вот, когда вас будут пытать, тогда вы поймете.

— Похоже, что в одну из ближайших ночей мне снова придется искупаться в пилете, — сказал я товарищу по камере...

План побега я вынашивал с того момента, как смог стать на ноги. Однажды ночью я вскарабкался на окно. Вид, открывавшийся из него, не был особо примечателен: обычная крыша, обычный двор... А где-то далеко внизу — обычная дорожная пыль...

Долгие часы я расхаживал по камере, перебирая в уме различные варианты. Потом снова, встав на скамейку, вглядывался в такую далекую улицу, обдумывал все «за» и «против»: «Конечно, если они меня заметят, то тут же изрешетят пулями... А если они меня поймают раньше, чем убьют? Нет, это у них не выйдет: бритвенное лезвие спасет меня от мучений. Шансов на успех, конечно, совсем немного. Один против ста, никак не больше. Сколько надо минут, чтобы пересечь крыши и двор? Десять, пятнадцать, а может быть, двадцать и даже больше. Заметит ли дежурный мое отсутствие? Если заметит, то я погиб».

— Эй, Карденас! — неожиданно услышал я за спиной голос дежурного офицера.

Я не шелохнулся, хотя в душе у меня все похолодело.

— Что вы хотите? — спросил я, продолжая смотреть в окно.

— Что, дышим свежим воздухом?..

Его глаза буквально сверлили мой затылок.

Я обернулся и, не спускаясь со стула, как бы нехотя спросил:

— А вы никогда не беседуете со звездами?

— Со звездами?

— Да. Частенько это лучше, чем с людьми.

Офицер подозрительно посмотрел на небо. Я спустился со стула и подошел к двери, пытаясь отвлечь его. Постояв еще несколько минут, он ушел. Зазвонили колокола собора. Было девять часов вечера.

20