Вокруг света 1967-10, страница 27

резко постучали.

— Кто там?

— Телеграмма!

Мы уже знали этих «почтальонов». В девятьсот пятом они арестовали моего старшего брата. Потом, когда он бежал, неоднократно налетали с обыском. И каждый раз за дверью раздавалось: «Телеграмма!..» Не могли придумать что-нибудь новое.

«Почтальоны» перевернули все вверх дном, ничего не нашли. Но меня все-таки арестовали: у них был ордер на арест независимо от результатов обыска.

В начале июля я была выслана в село Качуг Верхоленского уезда Иркутской губернии — в одно из «классических мест» царской ссылки.

Большевики, как мы тогда шутили, и здесь имели большинство. Из ста политических заключенных их было больше пятидесяти, и среди них такие видные партийцы, как Мартин Лацис, Иннокентий Стуков, Георгий Ломов, Станислав Косиор. Общение с этими людьми было для нас целым университетом. Стуков читал нам политэкономию, Ломов — русскую и иностранную литературу, Косиор — теорию партийной работы в условиях подполья. Мы не теряли времени, используя «отпуска, предоставленный нам царем, для повышения своей революционной квалификации. А время от времени кто-нибудь из товарищей исчезал — незаметно даже для большинства ссыльных. Через несколько дней нас начинали вызывать на допросы, усиливался полицейский надзор. Но люди продолжали исчезать. В России назревала революция, и партии нужны были бойцы.

Зимой и я получила важное партийное задание: участвовать в организации побега латышской революционерки Эллы Лиепинь. Я и Наташа Грузман должны были сопровождать Эллу на первом этапе ее трудного и опасного пути-

То утро запомнилось мне какой-то особенной тишиной. Морозное, окутанное предрассветной мглой, застыло село. И казалось, слышали в любой избе, как, отмечая шаг, скрипит под валенками снег и, фыркая, жуют овес и встряхивают головами кони, как оглушительно шуршит в санях чуть по-летнему пахнущее сено. Но деревня спала. Лишь звезды колюче перемигивались в небе, да кое-где курились над заснеженными крышами белесые дымки.

Мы вышли на крыльцо, неся в руках плетеные кошелки. Наше предприятие выглядело как обычная поездка в соседнее село, на всю округу славившееся своим базаром. Укутанные от мороза и от любопытных взглядов, мы уселись в сани, одинаковые, словно три матрешки. Возница, пожилой

мужик в дубленом полушубке, взглянул насмешливо из-под надвинутого на глаза треуха, пошевелил заиндевелой бородой, но промолчал и лишь тряхнул вожжами... Звон колокольчика, хрустящий перестук копыт и визг полозьев по накатанной дороге. Село уносилось от нас — спокойное, тихое. Лишь тревога не покидала нас.

О чем мы думали? Мы с Наташей о том, что в случае провала Элла обречена на каторжные работы. А она? Может быть, вспоминала многие вечера, слившиеся в памяти в один. Худенькая светловолосая девочка дежурит у ворот дома в маленьком латвийском городке — сначала с куклой, после с книжкой. Темные узкие улицы, желтые пятна света редких фонарей... А в доме рабочие, друзья отца, читают при сальной свечке запрещенную литературу.

Уже в девятнадцать лет Элла получила партийный билет. Работала в Риге: вела занятия в рабочих кружках, распространяла листовки и брошюры. Вскоре получила еще одно сложное и опасное задание: доставлять в Петербург приходящую из-за границы марксистскую литературу. И совсем юная девушка в совершенстве овладевает тонким искусством конспирации.

Потом работа в подпольной типографии. Бессонные ночи, свинцовая пыль и листовки, расходящиеся по всей Латвии. Потом арест...

Дорога, вынырнув из леса, влилась в почтовый тракт. Редкие сосны еще пошагали чуть-чуть за санями и вскоре отстали. Тревога нахлынула с новой силой. Здесь, на сверкающей поверхности прямого тракта, любую точку видно за десяток километров...

И точка появилась. И вместе с ней возник тончайший комариный звон — льющийся голос серебряных бубенцов. Возница оглянулся.

«Резвые гнедки. Никак догонят сейчас», — и мельком поглядел на нас. А мы «дремали» — спокойно, беззаботно. Звон усиливался, настигал, иглой вонзался в напряженное сознание. «Побереги-и-ись!..» Гнедые пронеслись трехглавым метеором в облаке пара, в вихрях снежной пыли. Мелькнули выгнутые шеи пристяжных и развалившаяся в щегольских санях матрона, укрытая медвежьей полостью. Возница сплюнул на дорогу:

— Купчиха...

Возница не услышал, как три вздоха за спиной слились в один... Я вспоминала Качуг перед побегом. Как Элла рвалась из ссылки. Как не могла примириться с «вечным поселением» — ведь стихией ее была борьба. И как помог нам случай. К одному из ссыльных, петроградскому большевику Николаю Козицкому, приехала жена Евгения Егорова. В ту пору она и Николай ждали первенца. И вот, рискуя очень многим (а вдруг провал!), Женя предложила для побега Эллы свой «чистый» паспорт... Так и пронесла Элла через всю свою остальную жизнь имя этой удивительно милой русской женщины.

На шумной базарной площади большого села возница осадил лошадей. Мы незаметно пожали друг другу руки и разошлись по торговым рядам.

К вечеру мы с Наташей вернулись домой. А Элла Лиепинь... Она исчезла из села, ушла навстречу близкой уже революции.

Е. И. БЕЛАЯ-ИВАНОВА, член КПСС с 1914 года

Ил летописи