Вокруг света 1967-12, страница 20

ров вертолет вдруг закачался. Сильнее, сильнее... Еще несколько таких колебаний... Тише1 Пятьдесят... Сорок... Колебания гаснут. Тридцать пять... Все нормально. Вертолет завис над башней. Теперь самое главное. Ни ⁴ Гарнаев, ни Колошенко не видят купола, его видит только оператор. Но ставить-то надо им.

— Левей! Еще... Стоп. Вправо! Так, так, так...

— Куда «так»?..

— Вправо! Еще... Еще... Вперед! Вниз!

И вдруг в наушники ворвался крик: «Вверх!!!»

Многотонный купол чуть не ударил по башне, и олератор метнулся в сторону, будто своим движением мог поднять эту громадину.

— Вниз... Еще. Вправо. Чуть. Хоро-о-ш!

Крик чуть не оглушил Гарнаева. Но купол стоит как вкопанный. И вертолет взмывает ввысь. Свободный!

— Юрка! Поздравляю1

— Тебя! Тоже!! Ура!!!

Вертолет дает два «кренделя».

Ведь поставили же! Поставили!..

Купол виден со всех концов Берна. «Русские поставили себе памятник на самом высоком месте Берна», — говорили швейцарцы. «Устанавливая купол, вы установили корону своей работе в Швейцарии», —- так скажет вечером президент вертолетной компании.

В АЛЬПИЙСКОМ «МЕШКЕ»

Австриец был чем-то взволнован.

— Простите. Но я хотел сказать вам, что это невероятно.

— Что?

— Я видел ваш вертолет в ущелье. И потом летел следом, когда прояснилось. Я искал ваши обломки. Нет, это действительно невероятно!

Может быть.

...В Швейцарии полеты разрешены в любую погоду. Собственно, никто их не разрешает и не запрещает. Просто вам дают вот такую сводку: «В горах облачность. Нижняя кромка на высоте около тысячи семисот метров, верхняя — шесть тысяч». И этот пирог начинен буранами и ветрами всех направлений.

Так лететь или не лететь?..

Команда МИ-6 получила такой прогноз. А лететь нужно было как можно быстрей: в Вене ждали «шестерку». Можно было идти в облет — через Францию,

Италию, Югославию, — оставив Альпы в стороне. Но это был слишком долгий путь. Осталось одно: лететь напрямую.

Было принято решение продираться сквозь ущелья под облачностью.

Дождь пошел вскоре после вылета. Щетки почти не помогали — поток отжимал их от стекол.

Цюрих... Об этом можно было только догадываться. Город был залит туманом, и из его белизны торчали лишь самые высокие фабричные трубы. Это было неестественно, как тревожный сон: пропавший город, исчезнувшие дома, люди; и только трубы, растущие прямо из тумана — без оснований, но с дымом.

Вертолет проходит, невидимый людям. Для них его нет на земле и не видно в небе. Но он все-таки есть. И есть тревога в ведущих его людях.

— Штурман, курс?

— На курсе.

Крыша облаков все чернее и чернее. И если бы в ней прятались только бураны и ветры! Облака наползли на вершины гор и прячут их в своей темноте. А ущелье, темнеющее на глазах, все поворачивает на север. И нельзя повернуть на восток, надо красться только по ущелью, горы не пустят в сторону. Ущелье раздвоилось. В какой из рукавов нырять? И все те же тревожные слова пилотов:

— Штурман, курс?

И тот же ответ:

— На курсе. Впереди будет перевал, потом долина.

Там будет Вена. Весна...

Здесь идет мокрый снег.

Да, есть перевал. И туннель с вытекающим из него поездом. И ровные коробки вагонов. Но где долина?

— Штурман, курс?

Ни Гарнаев, ни Колошенко уже не скрывают тревоги. Вертолет идет на северо-запад. И там нет Вены. Как на карте штурмана нет этого ущелья. Вертолет продирается сквозь него, поднимаясь все выше и выше в расщелину между гор. А лопасти уже рвут облака. Где эта долина?

Что это? Гарнаев и Колошенко увидели поток, бегущий внизу, одновременно. Он несся навстречу вертолету, и, значит, впереди не могло быть долины.

Мешок!

Решать надо было мгновенно: сажать вертолет в ущелье, пока это еще можно было сделать — была площадка. Или... Гарнаев на

стаивал: надо прорываться сквозь крышу туч и продолжать полет. Зависнуть и обсуждать решение было невозможно. Зависнуть на большой высоте с большим полетным весом — значит погибнуть. Как только вертолет замрет, он камнем рухнет на скалы.

И все же секунды были упущены. Садиться уже нельзя — некуда. И левым крутым разворотом вошли в облака. Крен пятнадцать градусов.

— Набираю высоту!

Стекло кабины сразу же покрывается льдом. Вертолет бьется, как в ознобе.

— Включить противообледени-тельную систему!

В кабине молчание. Все ждут. Будет удар или нет? Когда? Сейчас или через минуту? Высота две тысячи метров. Две пятьсот...

— Скорость! Падает скорость!

На приборе у Юрия падает

стрелка. Сто! Ниже! Он не может оторвать глаз от падающей стрелки. Потом бросает взгляд на прибор Колошенко. Там сто пятьдесят. И стрелка подрагивает. А у него опадает ровно и плавно. Значит, отказал прибор Гарнаева. Высота пять километров.

И свет. Солнце!

Вертолет запрашивает Вену.

— Разрешите подход, условия?

— Подходите, у нас ясно, видимость двадцать километров.

— Штурман, курс?

— На курсе!

28 апреля. «...Шли в облаках. Вертолет стал обледеневать. Пройдя, по расчету, горы, начали снижаться, и, наконец, вырвались из плена обледенения и облачности, и вышли в солнечную долину Дуная». (Из дневника Юрия Гарнаева.)

Какие стихи написал в тот вечер Юрий? Кто знает? Но после одного из сложных испытаний, похожего на это, он писал в письме матери:

...Зима. Глухие вечера

без света. Седая замороженная муть. Одним часам не пень шуршать и тикать. За окнами горланит воронье. А в комнате так нестерпимо

тихо.

Как будто смерть уже вошла

в нее.

Но ты, глаза поднять не смея. Не шевелясь, как прежде,

ждешь меня, Пока я смерть опять преодолею, Вернусь и с неба принесу огня.

18