Вокруг света 1968-01, страница 60

Елло, алло, алло!

— Да-да-да... Наумов слушает! Как с продуктами, Леня? Как у вас с продуктами?

— Картошка кончилась. Петр Николаевич, диоды нужны, диоды высокочастотные... Когда подниметесь?

— Понял! Завтра поднимемся, завтра!

Здесь строгие прямые лийии и четкие углы, блеск никеля, мерцание ламп и ровный гул приемо-передаточных устройств. Слева — жилье. У самого входа миниатюрная кухня, она же столовая. Дальше, за дощатой переборкой, комнатушка — стол, заваленный грудой журналов, колченогий топчан у стены, два больших телевизора в два этажа, спаренный динамик на подоконнике (контроль служебной связи), который, как попугай, безостановочно выбалтывает все секреты всех радистов на всех станциях, и спаленка, в которую каким-то чудом втиснуты три койки. За спальней мастерская с верстаком и стеллажами и чулан для продуктов.

Буднично, просто — работа, жилье. Но все это — на крохотном скалистом пятачке на высоте трех с половиной тысяч метров. Здесь нет воды. Зимой топят снег, а летом собирают дождь. А если нет дождя, то лезут в пропасть к леднику и рубят лед.

Л. ФИЛИМОНОВ,

наш спец. корр.

Когда мы оглянулись, долина уже плавала в тумане, напоминая карту без названий. Домишки и сады Арсланбоба — кишлака, лежащего на самом дне долины, размылись, потеряли резкость очертаний. Подернулось дымкой и кольцо предгорий, округлых, плавных, словно волны мертвой зыби, желтых от выгоревших трав, с бесформенно-зелеными заплатами лесов.

За валом предгорий вздымается пилообразная стена Ферганского хребта. На хребет наползают тяжелые тучи, окутывают ватой серого тумана исполинские клыки. Там, на каком-то из этих безымянных пиков, — станция «Южная», одна из точек в сети радиорелейных линий Киргизии. Туда мы поднимаемся с начальником «Южной» Петром Николаевичем Наумовым.

— Скоро Ташкент будем давать на Арсланбоб. Позавчера на «Южную» новые антенны поднимали. Мы здесь сейчас, кроме Ташкента, принимаем все: Фрунзе — пожалуйста, Алма-Ату — сколько хочешь, Москву, Ленинград, Интервидение. Теперь второй канал монтируем на «Южной» — в Арсланбобе много узбеков, хотят Ташкент видеть... Ну что, поехали?

Тропа головоломными зигзагами лепится к скальному обрыву, на сотни метров уходящему и вверх и вниз. Тропа — карниз, уступчик шириной в полметра. Мы ведем лошадей в поводу. Они упираются, храпят, косясь на край тропы. Гулко, словно в колокол, бьет лошадиное сердце.

К концу шестого часа перед нами взгорбился подъем. Последний, сплошь заросший пожелтевшим диким луком, увитый серпантином каменной тропы. И где-то далеко в голубизне блеснули вогнутые диски параболических антенн и замаячили решетчатые мачты.

Дальше было только небо.

Пик был когда-то острым. Потом чуть ниже самой верхней точки — метрах в пя-ти-шести — взрывами вырубили площадку примерно в сто квадратных метров и выстроили домик. Смонтировали в нем аппаратуру и окрестили его Южной радиорелейной станцией. Само же острие слегка «упорядочили» и использовали как постамент для антенн. Сейчас их около десятка — круглых, прямоугольных. И еще две лежат у крыльца, те, что только привезли для Арсланбоба.

Внутри домик как бы распадается по всей длине на две непохожие половины. Справа—работа. Стойки с приборами и аппаратурой — они стоят вплотную и образуют длинную, вдоль всей стены, панель.

Здесь много, если не считать камней, пронзительного ветра да безбрежного простора — того, что на земле, в долине, называют небом.

Работать в небе человек уже привык. Но жить пока лишь учится...

Утром в привычный уже шум (гудение аппаратуры, шелест вентиляторов, нескончаемую болтовню динамика) вплелась новая нота. Какой-то беспрерывный легкий треск, царапанье, шуршание — о стены домика, обитые железом, о стекла окон дробилась, барабанила, стучала несущаяся с ветром снежная крупа.

Снегу за три часа намело по колено. Радисты —

58