Вокруг света 1968-01, страница 78

себе коммуниста, неотвратимо бегущего на него, и спрашивал себя: «Могу ли я его, в самом деле, убить?» Но его приятель просто рассмеялся и сказал: «Ерунда! Я это я, а он это он», — желая этим сказать: «Если я убью этого парня, это его забота, а не моя».

В тот день Ньюмен вылез из транспортера, чтобы предать огню очередной желтый домик. Минутой раньше он видел, как из него выбегали женщины и дети. Ньюмен смутился. Он сказал сержанту:

— И зачем это делать? Завтра они просто построят себе другую хижину.

Но в душе он подумал: «Сожгу я их дом, и они станут после этого коммунистами, разве не так?» Все же Ньюмен выполнил приказ. Перед тем как чиркнуть спичкой, он ладонью закрыл коробок — на крышке было начертано: «Где свобода, там мой дом. Бенджамин Франклин».

Потом произошел этот случай. Один мотопехотинец увидел что-то похожее на бункер — хижина сверху, а внизу нора. Услышав оттуда какие-то голоса, он приказал Демиржину бросить гранату. Тот заколебался, и другой солдат, спрыгнув с транспортера, сам пульнул туда гранату. Она покатилась к двери, задев за земляной порог, перед тем как взорваться. Солдат разинул рот при виде десятка женщин и детишек, с воплями выскочивших наверх. Солдат вскочил на свой транспортер и поехал дальше. Следующая в колонне машина с Йошиокой на борту подъехала к этой хибаре, и один солдат, не выпуская винтовки, осторожно просунул туда голову. Две, три секунды он вглядывался во тьму, потом вскрикнул:

— О боже!

— В чем дело? — спросил его парень, у которого Йошиока был вторым номером на пулемете.

— Они попали в девочку. — И вынес семилетнего ребенка с длинными черными волосами и широко открытыми неподвижными глазами. Глаза эти навсегда останутся в памяти М. В них, казалось, не было белков, одни только черные эллипсы, как черные рыбки. Из носа у нее шла кровь, в затылке была дыра.

— Сэр, — сказал сержант мотопехоты. Большим пальцем он нажимал рычаг своей рации. На проводе был капитан. — Сэр, здесь ранило девочку, гражданскую...

Сержант надеялся, что при

шлют вертолет и девочку доставят в одну из битком набитых больниц для гражданских, где пациенты лежат по трое на койках.

— Роджер — сказал капитан.

Но тут ребенок вздрогнул

и умер.

— Сэр, — сказал сержант, — девочка умерла.

— Роджер, — сказал капитан, и машины двинулись дальше, задержавшись на минуту, пока пулеметчик Йошиока раздавал детям жевательную резинку и утешал мать девочки: «Нам очень жаль». А мать качала головой, наверное, она хотела сказать: ну что вы, это с каждым могло случиться. У нее самой из плеча торчал осколок, и медик сделал ей перевязку.

Йошиока видел, как умирала девочка, — он стоял тогда у бункера. Он не испытывал никаких особых чувств по поводу несчастий Азии, хотя сам был желтый и мать его жила когда-то в Хиросиме. Но, будучи американцем, он любил детей. Йошиока отвернулся, его лицо покрылось восковой бледностью и стало неподвижным. Он не обладал умением удачно выражать свои мысли, поэтому Йошиока просто сказал про себя свое любимое словцо и обещал себе забыть об этом. Но он не смог этого осуществить, так как тремя пятницами позже, спрыгнув с пыльного грузовика, увидел блестящую проволоку между кустами и довольна флегматично объявил: «Вот мина!» Их сержант вытянул руку, чтобы задержать солдат, он вытягивал ее, вытягивал... словом, тремя пятницами позже Йошиока по странному капризу судьбы был ранен точно так же, как тот ребенок с неподвижным взглядом. Сержант дотронулся до проволоки и был убит. Тот солдат, который обнаружил девочку, был убит. Ньюмена пробило осколками, и он был эвакуирован. А солдаты говорили в тот вечер: «убило Йокасоку», так и не научившись правильно произносить его фамилию и не зная, что Йошиока лежит в сайгонском госпитале и находится где-то между жизнью и смертью. На бритую его голову наложили огромные швы, и она моталась налево-направо, как бы говоря: нет, нет, нет.

В субботу, последний по плану день «Операции» и пятнадцатый с тех пор, как Милитт сказал М:

¹ Сигнал принят.

«У меня ,дома жена и трое детей», в субботу М нечего было делать, разве что проталкивать кусочки ваты сквозь стволы своих винтовок. Демиржин сказал: «Я свою уже вчера почистил», — и уселся у окопа со специали-стом-4 разгадывать кроссворд из «Старз энд Страйпс». Сутулую спину свою он обратил в сторону коммунистов, если таковые здесь имелись.

— Название города. Афины. Вот хорошее слово, — бормотал Демиржин.

— Комната в гареме, — тихо парировал специалист.

— Десять по вертикали, — сказал Демиржин.

— Девять по вертикали, — сказал специалист-4.

Салливан читал «Оставшиеся без ответа вопросы об убийстве Кеннеди». Руссо (куда девался его боевой дух) был сломлен: его отраду — охотничий нож поглотили джунгли, кроме того, у него было недомогание на почве жары. Сидя под кокосовой пальмой, он шепотом сообщал друзьям свой истинный возраст, втайне надеясь, что они донесут командованию.

Мортон сидел в сеоем окопе и доедал паек. Он то и дело обращался к своим друзьям с вопросом: почему они жгут вьетнамские деревни — до него это не доходило. В пятнипу утром он спросил у своего сержанта: «Сержант, сжечь этот дом?» — «Вот возьми это», — ответил ему сержант, снимая с кухонной полки банку с керосином. Ладно, приказ есть приказ, с этим Мортон был согласен. Но потом сержант сказал: «Хватит», а своевольные друзья Мортона все жгли, пока не превратили деревню в Лидице в миниатюре. И теперь Мортон всех спрашивал: зачем? Его друзья, ветераны, заверили его, что он станет менее чувствительным к вьетнамцам, после того как они несколько раз попытаются убить его. Один из его друзей сказал: «Ты так на это посмотри. Ты сжег их дом — если они еще не вьетконговцы, они потом ими станут». Этим он хотел сказать: «Не раздумывай и сожги этот дом». Неопровержимость логики смутила даже Мортона. Другой сказал: «Я жгу, потому что ненавижу. Я ненавижу Вьетнам. Ненавижу, потому что я здесь. Ненавижу каждый дом, каждое дерево, каждую кучу соломы. Когда я вижу это, я хочу все сжечь». — «Что ж, — сказал, смеясь, Мортон, — может быть,

76