Вокруг света 1968-03, страница 12

«Наш комбинат стоит на трех китах — Джанатасе, Аксае и руднике Молодежном», — говорят в Каратау. Киты — это мощные пласты фосфоритов — «хлебного камня», столь необходимого для плодородия земли. Самый «жирный» из них — Джа-натас, возле которого вырос город-спутник Каратау. По-настоящему освоение природных богатств в этом районе началось несколько лет назад — комбинат «Каратау» был объявлен Всесоюзной ударной комсомольской стройкой.

О моих друзьях, с Которыми я жил и работал на этой стройке, ездил на охоту и на рыбалку, мне и хочется рассказать.

о обе стороны полумерт-^WW вой реки, ощетинившейся лШШ спелым камышом, лежит ™' песчаная равнина. Всю ее просвистел вегер.

На горизонте вдруг ослепительно блеснет на солнце неоглядная «снежная» равнина. Кажется, присмотрись хорошенько — и увидишь на ней собачью упряжку или одинокого охотника, бредущего на лыжах. Это солончаки. Мертвая земля.

Степь усеяна янтаком — верблюжьими колючками. И лишь кое-где треплет ветер клочья травы, похожие на расшлепанные веники. В низинках встречаются реденькие рощицы саксаульника. Тень от этих деревьев бывает не гуще, чем от повешенной для просушки рыбацкой сети.

Сидку, как говорят охотники, Юра и Тим выбрали у самого берега Чу. В три человеческих роста камыш тут вымахал, а стебли у него толщиной с черешок лопаты. Стоит, как бамбуковая роща. Даже оторопь берет, когда в эти дебри заберешься. Вверху шелестят листья сизоватого молодого камыша, под ними торчат рыжие копья прошлогоднего, обломанные ветром, а под ногами лежат черные апласты упавших растений. И все это переплелось, скрутилось, скаталось.

Ветер будто лихорадит. Он то нехотя ворошит камыш, позванивающий стеклянным звоном, то начинает яростно крутить его, трепать и ломать.

Тим замер рядом с Юрой, положив двустволку под бок.

Ребятам повезло — очень удачно выбрали они место для засады. Правда, кабаны пришли не по той тропинке, на которую были нацелены ружья, а по другой,

но засада оказалась все равно с подветренной стороны.

Первым шел секач. Вожак. Клыки у него белели в темноте, как две потухшие папиросы, зажатые в углах рта. Остановившись на прогалине, он повел мордой и принюхался. На шее и хребтине колыхнулась длинная щетина, похожая на расчесанную гриву.

Тотчас грохнул выстрел, потом второй... Кабан шарахнулся к речке. Тим ударил ему вслед дуплетом.

— Промазали!.. — застонал Юра, выскочив из укрытия.

Тим выдернул фонарик из-за голенища и судорожно зашарил лучиком по ямам и кочкам.

— Вот он! — ахнул он радостно.

— Не подходи! — дернул его за рукав Юра, перезаряжая ружье.

Секач свалился у самого берега, ткнувшись мордой в пласт трухлявого камыша.

— Может, они заблудились? — тревожно спрашивает Зойка и вся дрожит не то от страха, не то от холода.

Мы не успеваем ответить. Жуткий грохот и треск за стеной. Будто тяжко рухнуло огромное дерево, подмяв кустарник.

Но ни деревьев, ни кустарника там нет. Там ураган и пустыня. Там Бетпак-Дала. «Такая голая, что стыдно лошадям смотреть в глаза», — поют о ней чабаны.

Ночью холод, а днем жара. Резкий перепад температур взлелеял в пустыне роскошную «розу ветров». А когда эта «роза» с морозом, то и вовсе хана...

ю