Вокруг света 1968-07, страница 61

1/1

Ь о г М

ЮРИЙ КУРАНОВ

И вышел из реки. Но тут подоспел мой приятель, он показал голову и плечи среди цветов. Олень замер. Он длительно посмотрел на меня, молча покачал головой, улыбнулся и пошел своей дорогой.

Что там

Степь выгнула мозолистую ладонь свою, и я зашагал по ней, среди жары и безветрия. По сути дела, это уже была не степь, а пустыня, хотя на ней догорал еще на солнце ковыль. Мозолистая ковыльная пустыня.

Я шел и сильно бил палкой в степь, и каждый взмах отдавался глухо, как далекий удар колокола. Но ничего нельзя было понять из этого звона.

Тогда я со всего размаха ударил палкой в эту мозолистую ладонь и спросил:

— Что там?

Ладонь помедлила и сказала:

— Золото.

Полдень мая

Далеко над поймой женщины поют, шагая лесом. Они поют и побрякивают пустыми ведрами. Видно, в поле идут, на работу, коров доить среди стада. Зацвела купава среди наших дол...

Полдень медлительно играет на рожке, стоя над рекой, и как бы засыпает в звучании собственной песни, от молодости ли, от пения, либо и впрямь от рассыпчатого чистейшего золота купав, что гуляют вдоль берегов, толпятся под березами и горят на весь полдень так, что ломит глаза. А где же ты,

моя купава?

Тихо, только лишь для себя одного выговаривает полдень, покачивая голубыми глазами. А получается громко — над бочагами вдоль быстрин... Так и расходится, отшептывается по лесу: Где же ты,

моя купава?..

И женщины слышат издали. Петь перестают, а хохочут. И одна громко передразнивает.

Полдень приходит в себя, рожок прячет. А гулким длинным бичом бьет в поляну лопающимся рясным ударом. И уходит по угорам, окликивая пастухов и подстегивая стада.

Сова и снегопад и ковш Самсона

В парке пусто. Сумеречно. Старик с граблями сгребает листья в кучи, он поджигает их. Еще свежие, совсем волглые листья горят пахуче, дымно, так, что глохнет запах моря. Только слышно, как стеклянно лопаются волны залива, ложась на валу

ны. Старик с бородой, он крупен, и грабли его похожи на трезубец — совсем Нептун.

В Большом дворце, там, наверху, пустынно бродит ветер. Дворец все еще выпотрошен войной, нашествием. Фонтаны на каскаде не шумят. И лишь плавятся жаром вдоль каменной лестницы золотые тела — движение и молодость. Они совсем не замечают пустынности парка, как бы заколдованы Самсоном, который вот уже два столетия единоборствует здесь на виду, символизируя Полтавскую баталию. Ковшом Самсона прозван этот каскад вместе с водоемом, из которого, как знамя, задумана двадцатиметровая струя. Ковш светится из-за стволов, словно в него садится солнце.

И шелест в темноте, в верхах деревьев. Сова. Сова ушастая летит растяписто, бесшумно как подушка. Села на липу. Смотрит министерскими отекшими веками. Молчит. Говорят в народе, что живут эти совы по двести лет. Неужели уж двести лет вот так она смотрит на каждого, поправляя пальцем серые очки. Полетела.

Еще какой-то шум. -Зашелестел над головой сухой, но крупный снегопад. Все принимается звенеть, как будто колется на мелкие былинки. И сова проплывает, петляя, в сторону Ковша. Снегопад пустеет, от снега пахнет и листвой, и дымом, и морем.

Так стоишь сухой холодной осенью на берегу Финского залива и смотришь на сову и пьешь под снегопадом из этого Ковша Самсона.

Танец островов

Вот я и подумал, что делать мне с этими островами. Даже не выберешь, к которому плыть. Хоть плыви ко всем сразу — к тому, с которого, как из пушки выброшенные, вылетают тетерева, или к другому, что приподнял на каменном мизинце рябинку, или к тому, где ходит лось и трубит...

Что за беда. Никак ничего не решишь. Или, может быть, все оттого, что светит прямо в глаза ослепительное солнце. Белое пустое солнце сентября.

И они все поняли. Они сами двинулись и закружились вокруг меня. Я только сидел в лодке. А они подняли над озером листву, зашелестели ею, так что стало представляться, будто в лицо тебе улыбается веснушчатая девушка. Они подходили ко мне близко и потом удалялись. Друг за другом, никому не мешая. И продолжали кружиться вдали.

Иногда на лицо мне падала ягода рябины, легкая, словно капля. И стекала на дно моей лодки. Порой ложился в ноги лист и замирал, как птенец. Потом он вспархивал и где-то исчезал над озером.

Так продолжалось до тех пор, пока не зажглись над лесами созвездия. Вспыхнула Северная Корона, показался и зашествовал Волопас, а Телец поднял свои серебряные рога...

Теперь всю жизнь, когда я вспоминаю Вуоксу — это длинное озеро Карельского перешейка, — всегда я думаю об удивительном танце, о таком сияющем шествии островов.

59