Вокруг света 1968-09, страница 5

Вообще это очень удобно — сени: мороз и ветер не входят зимой в дом впереди хозяина, а только за ним и то понизу, как собака. Да и дом тоже хорошо. Все вещи в нем, начиная с крыльца и до балок: и стулья, и стол, и тарелки на столе, и ложки — не имели своих имен на языке Степана. Они пришли к его народу в то время, когда Степан еще дважды не родился Пришли со своими именами.

Выйдя с мамыктой на свет, Степан все же поднял ее перед собой и быстро оглядел, особенно петлю и концы. Здесь ей легче всего порваться, здесь скользит рука, когда олень с подкошенными ногами рвет натянутую струной мамыкту. Рассматривать ее как следует у дома, на людях, он не мог: Степан только что из стада, всего два дня, и его мамыкта должна быть в порядке, а то какой же он пастух!

Он шел к загону. Дорога еще скользила дальше, к склону громадной горы, загородившей поселок с севера, но Степан свернул вправо, к выходу из долины, так что видел теперь и ту гору с редкой бо-роденкой тонких и кривостоящих лиственниц, что лежала с юга.

...Его Тихого, правого оленя в Степановой упряжке, привели сюда осенью. Камни летних дорог впились в копыта Тихого, в самую мякоть, где копыта расходятся твердыми костяными пальцами. Оленя подняли широкой петлей кверху, пропустив ее под брюхом, и он забил копытами в воздухе. Степан суетился рядом, кричал, уговаривал Тихого, пока ноги оленя, согнутые в коленях, тоже не притянули ремнями к маленьким столбикам. Столбики стояли рядом с большими и были застелены шкурой, чтобы олень не помял ноги, когда их будут прижимать ремнями. Тихий замер, будто повиснув в прыжке. Камни вынули, но два из них вошли так глубоко, что почти разорвали ногу. Олень не мог бегать.

У Тихого была плохая шкура. Степан почему-то об этом никогда не задумывался — Тихий был лучшим бегуном в его упряжке. Шкура лежала на белом снегу. В ней не было снежной белизны, и даже лапки Тихого не были цвета старой лиственницы, они не годились для торбасов. Степан вынул нож. Нож всегда был у него на поясе. Он резал шкуру по кругу, полоской шириной в лишний палец — тот, что рядом с мизинцем. Получилась мамыкта — тридцатиметровый ремень без единого узла...

У загона дороги поселка сходились. Степан пошел медленней. Он не хотел выходить на оленя первым, но не потому, что боялся увидеть, как будут бросать до него. Даже если кто-то получит все три очка, он все равно будет бросать, но так, как еще бросают только на севере, здесь уж не все так умеют.

От загона тянулся запах оленей — живой запах тел, а не шкур, их кисловатый запах он уже миновал: шкуры плотно висели по заборам в поселке, еще не выделанные, не высохшие, их не шевелил ветер. Степан невольно пошел быстрее, как шел бы на запах зверя, и уже были слышны крики за изгородью из длинных сухих жердей лиственницы, привязанных к стойкам загона в четыре ряда — выше прыжка оленя. Жерди были толстые, чтобы олень не ушел, но некоторые все же были сломаны и валялись тут же — о них бился олень; их заменили новыми, но и те уже были с вы

Уже заалели кусты бесстыдницы, уже все вокруг было усыпано черными зернами помета, сочными и яркими на белом снегу: сюда приводили оленей, и они подолгу стояли у одиноких четырех столбов из старой лиственницы, таких высоких, что любой олень мог стоять меж них и его рога на пол-оленьего роста не доставали верха стоек. Степана всегда удивляло, что любой приезжий спрашивал: «Что это такое?» А это просто лечебница.

з