Вокруг света 1968-10, страница 7

кровать его заскрипела в темноте. — Музейная дыра. Ее всем показывают.

— А что там, в дыре? — не утерпел я.

Видите ли, я с детства верю: если уж в сказке

есть дыра, то в ней что-то должно быть. Это уж точно.

— Один купец давно когда-то хотел мерзлоту пробить, воду достать из-под нее. Колодец рыл.

Я представил дыру черной, без дна, и сразу увидел, как черноту земли обсыпает мертвенным светом изморозь. Голубые иглы переливаются, подмигивают купцу. Они не тают под застывшими пальцами, только мерцают.

— Ну вот, рыли они, рыли... Вручную. Сто четырнадцать метров прошли. И разорился купец. Посчитал, что у него осталось, глянул последний раз в дыру. «Идите, — говорит рабочим. — Нет под этой землей земли. Оттого и церкви на ней не стоят, валятся». Так и не пробил купец мерзлоту.

Раздался ли в это время жуткий смех Хозяйки Медной горы — не знаю. Похоже, это могло случиться. «Что, купец, не выходит твой колодец?!!»— И заструилась инеем, пропала.

...Вот так же не выходил мой рассказ об этой земле. Увиденное рассыпалось, не хватало какой-то нити. Но она, конечно, нашлась.

Суол! Дороги в этот золотой край — вот что объединяет здесь все! Дороги рек, дороги к золоту, к людям и от людей. Суол! По-якутски след, дорога.

«тер из э вери гуд голд ин тзис ривер»

По-видимому, это единствейный случай, когда помогло незнание языка, вернее, то чувство сожаления, которое сопутствует незнанию. Когда-то, увидев эту фразу в книге, я нарочно долго не читал перевод. Хотелось с минуту побыть тем старателем, который наткнулся на клочок бумаги с этими странными словами. Я был на месте дрожащего от золотой лихорадки старателя: будто вместе с ним сорвал записку с ветки на речке Утиной, вертел ее так и сяк и уже знал, что в ней говорится о золоте («голд»!). Но все остальное оставалось тайной. И именно на это рассчитывал писавший. Кто он?

...Шел 1928 год. На Колыму пришла первая экспедиция геологов. Осенью недалеко от Средне-кана Билибин, очень «молодой человек» (так и звали его), два года как окончивший Ленинградский горный институт, разделил экспедицию: продолжать путь вместе не имело смысла — уходило время, приближалась зима, а хорошего золота не попадалось. Не было его и в устье Утиной, куда ушел Раковский со своим спутником.

Это случилось вечером 12 июня.

Можно было уже укладываться спать. Мешало только отчаяние, оно накопилось за много дней. «Неужели так ничего И нет! Ведь знаки! Везде есть знаки золота!» Раковский взял лоток и пошел к речке. Его спутник, ставивший палатку, видел, что вел он себя странно. Быстро промыв один лоток, Раковский отбегал дальше по берегу и снова мыл, потом вскакивал и бежал дальше, и снова возвращался, будто не верил глазам, рукам.

— Золото!!!

На ладони лежало золото. Раковский замер. «На лоток почти два грамма! Значит, в кубе... Двести граммов в кубометре!»

В эту ночь не было сна. Раковский закрывал глаза и видел золото: в речке, на берегу — даже не под землей, а на поверхности, рядом! Он с улыбкой закрывал глаза, заглядывал в себя, как в чужого, и ждал: что может случиться там, внутри?.. Ничего! Никаких признаков золотой лихорадки, о которой столько надолдонили люди. Он только был счастлив, и ему была неприятна ночь. Она помешала опробовать весь участок, ведь золото могло быть случайным, наносным; а ночь тянулась медленно, будто не собираясь кончаться. И еще он немного побаивался кого-то чужого, постороннего, кто мог бы прийти сейчас к их палатке. Но этот страх был уж совсем пустой. Кто знает о золоте здесь?

И вдруг он приподнялся как от шороха: «А что, если мы не первые?» Он тихонько окликнул спутника. Тот не ответил. «Спит!» Раковскому стало почему-то нестерпимо весело.

Рассвет все-таки начался и застал геологов в реке. Сквозь воду Раковский протянул руку и взял его, как рыбу, осторожно, боясь спугнуть. Это был первый самородок! Через несколько часов коробка от «Казбека» (они даже не взяли мешочек, хотелось все время видеть каждую золотинку) была полна.

— Ты б поверил? Там, на материке?.. Вот сказал бы кто, что будем собирать так, прямо в коробку? — Раковский рассмеялся и оглянулся. Он отшатнулся...

Его спутник смотрел ему в глаза каким-то чужим взглядом, прямым и жестким. Они так и стояли — по колено в реке, в трех шагах — и смотрели друг на друга.

— Ты что? — выдавил, наконец, Раковский. И тут же ему захотелось сделать вид, что он, собственно, ничего не заметил. Он попробовал и не смог. Тогда он шагнул навстречу, и будто этого шага ждал его спутник — он заговорил:

— Сережа! Это раз в жизни. Не будет... Больше ничего не будет, — он путался и никак не мог пробиться к тем словам, которые хотел сказать. Наконец он пробился к ним. — На Утиной нет золота. Больше нигде нет. Мы ведь с тобой знаем. Придем сюда стараться. Придем? Никому не скажем... Никто не узнает, — и весь погкс.

— Дур-р-рак! — Раковский крикнул и понял вдруг, что все не так уж страшно, как ему только что казалось. Он даже попытался улыбнуться.

— Ты ничего не говорил, а я ничего не слышал. Понял?!

Они сели. И оба услышали шум реки. Раскачивались лиственницы... Молчали.

Надо было возвращаться, оставалось мало продуктов. Они стали обсуждать это спокойно и коротко, словно ничего не случилось. Да и случилось ли? Только Раковский видел, что спутнику его стыдно и он слишком оживлен.

Больше они никогда об этом не вспоминали, целые годы...¹. А сейчас сидели над рюкзаками и

¹ «К чести этого человека, надо сказать, что из него вышел один из прекрасных, добросовестных разведчиков, и он, вероятно, сам не раз с краской стыда вспоминал об этой минуте слабости». Так пишет в своей книге геолог Б. И. Вронский, проработавший на Колыме четверть века.

Интересно и другое. Нынешние геологи Колымы, рассказывавшие эту же историю мне, не называют фамилии этого человека, хотя, конечно же, знают ее: «История учит многому, поэтому ее должен знать каждый геолог — да и не только! А фамилия? Зачем она?» Нет ее и в книге Б. Вронского. — Прим. автора.

5