Вокруг света 1969-02, страница 39

двинул от двери. Сам надел полушубок.

— Я тебе, Федор, не угрожаю. Ляг, успокойся, поспи. — Потоптавшись около фельдшера, Нумелин вышел из землянки. Мороз сразу опалил ресницы и губы, воздух белым бисером посыпался на воротник полушубка. С той поры, как испортился термометр, Нумелин на глазок определял температуру воздуха. Пятьдесят градусов, — решил он, спускаясь на лед Енисейского залива.

Черные, резкие тени береговых скал спали на сугробах, снег сухо поскрипывал под торбасами, белесая морозная мгла мигала звездами. У проруби торчали фигуры; Нумелин направился к матросам.

— Будет уха, али подождем?— нарочито веселым голосом издали спросил он.

— На том свете ушицы похлебаем и даже с красным перцем,— отшутился матрос Дикарев, опуская под лед конец сети. — Просто чудо какое-то, третий раз ставим — и хоть шаром покати...

У дымящейся проруби стояли Каблуков и Рындин: их опушенные инеем лица были неестественно белыми, руки вяло мотались.

— Чего зря мерзнете? Ступайте в землянку, — приказал Нумелин. — А я пройдусь, осмотрю песцовые капканы. — Он подождал, пока матросы ушли. Вода в проруби уже подернулась тонким ледком. Нумелин вообразил бездонную глубину под хрупкой ледяной пленкой и невольно поежился. — Один шаг — и все. Не будет ни голода, ни забот, ни страха, ни душевных мук. Всего лишь один дурацкий непоправимый шаг...

Нумелин постучал торбасами по льду и направился вдоль острова.

Капканы, поставленные три дня назад, оказались пустыми: надежда на песцовое мясо растаяла. Нумелин побрел обратно в зыбкой снежной угнетающей тишине. Мороз прокатывался под полушубком, давил на уши, стеснял дыхание. Нумелин всем телом ощущал тяжесть мороза. Сухой, дымчатый снег под ногами в пяти шагах превращался в темную, словно графитовую, полосу. Нумелин почувствовал себя бесконечно усталым и одиноким. Шестьдесят дней зимовки... Ему и прежде приходилось переносить тяготы полярных зимовок, но тогда спутники были другие. Они умели, как говорится, сварить суп из топора, поймать песца за хвост, переспать в сугробе.

Нумелин вернулся на зимовку. Без него между матросами, видно, произошла ссора, они мрачно курили, изредка обмениваясь бранными словами. С появлением штурмана все замолчали, а Чес-ноков повернулся лицом к стенке.

— Ив капканы никто не залез, — фыркнул Дикарев, снимая с камелька котелок. — Доедим последнюю затируху и — зубы на полку. — Он поставил варево на ящик из-под галет, вынул из мешка пять сухарей. — До нового года по сухарю в день на душу осталось. А в новом году будут новые песни. — Дикарев, как и Нумелин, все еще не терял присутствия духа и надежды. Он был молод, здоров, необычайно силен, и ему казалось странным умереть на тридцатом году от какой-то цинги. Дикарев был убежден: не сегодня-завтра в сети пойдет рыба, в капканы — песец, а в начале нового года к ним явится капитан Шваненберг. До нового, семьдесят седьмого года оставалось три недели.

Они поужинали ржано,й затиру-хой, выпили по кружке жидкого кирпичного чая и завалились спать, сберегая силы на завтра. Нумелин лежал на краю нар, около Дикарева, прислушиваясь к тревожным вздохам товарищей.

В угольной темноте смутно белело квадратное Чжошечко, едва пропускавшее свет даже днем. Сейчас по нему пробегали синие и красные искорки — над Енисейским заливом играло полярное сияние. Спокойная и какая-то злая печаль завладела Нумели-ным: он вспоминал прожитые годы. Морские странствования, непрерывная тяжелая работа. Вся собственная жизнь показалась Ну-мелину бесконечной цепью докучных забот и дымных удовольствий. Он тяжело вздохнул и положил под голову руки.

На заиндевелом стекле появлялись алмазные веточки света и гасли, на их месте опять приплясывали синие и алые искорки. Нумелин незаметно погружался в забытье: стало чудиться, что мысли, словно искры, поднимаются из глубин его сознания. И мысли были легкими и неуловимыми, они появлялись и. исчезали неслышно. Все стало светло, невесомо, зыбко, неопределенно. Нумелин видел себя как бы со стороны, и полное блаженство охватило его. Он примирился со своей злосчастной судьбой, даже с самим собой примирился.

За стенкой землянки что-то глухо шумело — Нумелину почудил

ся веселый шум майских берез. И он мысленно видел, как над его Тарусой кипят в листве первые ливни, как желто цветут дубы над уже отцветшей черемухой, и удивлялся, почему так мелки и невзрачны цветы у могучих деревьев. Сейчас он удивлялся всему: зарослям ежевики, сизым омутам, длинномордым щукам, мелькающим в этих омутах, грудному стенанию иволги в ореховой заросли. Это был восторг и удивление перед радостной атмосферой зеленого движения и перед неудержимой деятельностью природы. Сейчас Нумелин из своего странного далека смотрел на березку: она походила на звучное густо-зеленое кружево в синеве неба.

Нумелин не совершил выдающихся открытий, но он был из тех рядовых служителей науки, без которых наука не делает и шага вперед. Отправляясь в экспедицию, Нумелин зашел в Русское географическое общество к Петру Петровичу Семенову. Семенов еще не носил тогда своего титула «Тян-Шанский», но был известен каждому интеллигентному человеку.

— Можете ли вы быть полезны Географическому обществу? Господи боже! Тысячу раз — да! Вы же отправляетесь в такие края, где все ново, все неизвестно, все интересно для науки. Я сам составлю для вас программу специальных наблюдений, сударь мой... Желаю счастливого плавания! И будьте наблюдательны, наблюдательны! — Голос Семенова звучит бодро и весело в ушах Нуме-лина. Ему интересно чувствовать свою раздвоенность: одновременно стоять в петербургской комнате и находиться в белой мгле енисейской ночи.

— Штурман, а штурман! Господин Нумелин, проснитесь...

Нумелин открыл глаза: Дикарев тряс его за плечо. На ящике чадила нерпичьим жиром плошка.

— Что случилось?

— Чесноков исчез.

— Как исчез?

— Взял ружье, лыжи и ушел.— Дикарев перекрестился, словно боясь, что Нумелин не поверит.

— На охоту, что ли?

— Какое на охоту! В Енисейск попер. Так и сказал — не хочу пропадать на зимовке...

— А, черт! Почему ты меня не разбудил раньше! Я ему покажу Енисейск.

— Он ножом грозил, если вас потревожу.

— Его надо догнать, надо вернуть! Черт возьми идиота, ах,