Вокруг света 1969-02, страница 57

к белым. Другая часть сопротивлялась. Они воплощали исконную Африку с ее неукротимым нравом, строгими обычаями и острой нелюбовью к переменам. Они причиняли немало хлопот властям, зато внушали уважение к себе. Они не поддавались «преобразованию», а кто пробовал их изменить, поддавался их обаянию.

Одной из таких групп были и остаются масаи. Кое-кто из них получил европейское образование, но большинство по-прежнему живет в плетеных хижинах, обмазанных навозом, и признает только свои законы. Мужчины равнодушны к деньгам. Их явно устраивают исконные порядки; современности они не приемлют — разве что ветеринаров, спасающих их скот от ящура. Это неприятие масаями XX века — причина расхождений среди специалистов. Одни его осуждают, считают чуть ли не противоестественным. Другие одобряют и видят в масаях заслуживающих восхищения гордых и благородных людей Эта группа считает, что масаи вообще непогрешимы. Вот этот-то односторонний подход и называют «масаитом».

Можно понять обе точки зрения. Жаль только, что вторую, сочувствие к масаям, слишком часто отождествляют с мечтой о возврате к прошлому. Так рассуждают многие туристы. Им хочется, чтобы Африка пребывала огромным антропологическим музеем с прыгучими туземцами, обрядами посвящения, племенными плясками и шалашами с орнаментом из черепов. Чтобы все оставалось по-старому — почти по-старому: прежний колорит, но без былых войн, прежний примитив, но без болезней. И когда они встречают масаев, им кажется, что они нашли искомое. Кстати, когда принимали решение оставить масаев в кратере Нгоронгоро, одним из аргументов было то, что они нравятся туристам. Чернокожие туземцы между диких зверей...

Логически рассуждая, прежде чем браться судить о проблемах кратера, полагается в нем побывать; а с другой стороны, кто в нем побывал, сразу становится тенденциозным. Вы видите сказочный амфитеатр и множество диких животных. Вы видите также пасущийся масайский скот. Поневоле спрашиваешь: насколько они совместимы? Вы либо будете .считать, что кратерная область с ее редкой, сказочной фауной должна быть 'закрыта для всех, либо, что насущные потребности местных жителей важнее таких сумасбродных идей. Вам хотелось бы компромиссного решения: чтобы живущие в этом районе масаи остались в нем, чтобы не изменялось нынешнее соотношение между людьми и фауной, однако вы сомневаетесь в долговечности такого компромисса. Требования человека растут. Масаи не всегда будут довольствоваться жилищами из прутьев и навоза. Но даже если бы они довольствовались ими, правительство в Дар-эс-Саламе с этим не смирится. Появятся школы, больницы, магазины, коммуникации — в итоге очарование Нгоронгоро исчезнет. Пока что положение можно считать сносным, хотя засуха 1961 года, когда сотни масаев из других, особенно пострадавших районов пригнали в кратер свой истощенный, изголодавшийся скот, превратила его в своего рода пылевую чашу. Нгоронгоро выдержал это нашествие, но природа не может вечно противостоять всем ударам.

И мы с Дугласом с первой же минуты, как увидели кратер и засыпали нашего ученого Аллена вопросами о его будущем, вступили в ряды защитников Нгоронгоро. Может быть, это было вызвано тем, что человек невольно огорчается, когда что-то идет не так. Слишком часто человеческая рука

действует с изысканностью дубинки; и сердце сжимается, когда смотришь на чашу Нгоронгоро и обитающих там 15 тысяч крупных животных. Малейшее пренебрежение, один плохой год, какие-то политические осложнения — и этому чуду света может прийти конец. Сам кратер останется, но главным образом как напоминание о былом. Сейчас Нгоронгоро, так сказать, балансирует на краю.

Разговаривая, мы вполуха прислушивались к раскатистому львиному рыканию, ликующим воплям гиен и прочим звукам из окружавшего нас природного зоопарка. Вдруг в листве над нами раздался страшный треск. Помню, я весь сжался и даже мигнул, будто меня ударили. Мне в жизни не приходилось слышать ничего подобного; представьте себе, что кто-то разрывает книгу с листами из гофрированного железа. Очередь за очередью — один и тот же мучительный, душераздирающий звук. Данте оценил бы это невыразимое страдание. Окаменев от изумления, мы с Дугласом забыли про свои бисквиты с сыром и вопросительно уставились на Аллена.

— Древесный даман, — объяснил он. — Можно подумать...

Однако всякие попытки думать тотчас были сокрушены новой руладой, которую явно издала та же самая истязаемая тварь. Предыдущее упражнение было голубиным воркованием рядом с этой фиоритурой. Я никогда не слышал, чтобы одновременно душили за горло десятерых боцманов, но теперь представляю себе, на что это может быть похоже. Мне непонятно, как несчастная гортань животного переносила пытку, однако это издевательство над голосовыми связками длилось не меньше минуты, прежде чем в мире наступила тишина, какой он еще никогда не ведал. Выдержав почтительную паузу — вдруг какой-нибудь клочок голосовой связки сохранил способность вибрировать? — с другого дерева на любовный призыв откликнулся другой, еще более неистовый даман.

Подобно звуку волынки, крик дамана надо слушать на расстоянии, чтобы как следует оценить. И мы с изумлением слушали присоединяющиеся к перекличке новые и новые голоса. Время от времени наш даман отзывался, и голос его раза в четыре превосходил силой все остальные. Если бы на столе стояли бокалы, я уверен, что к концу вечера от них остались бы одни осколки.

Не знаю, ради чего он так старался, — то ли заявлял свое право на занятую территорию, то ли призывал подругу, но вести осмысленный разговор стало невозможно. Мы чувствовали себя, будто подрывники в каменоломне, когда шнуры подожжены и вот-вот должны последовать взрывы. Возможно, что крупные животные могут издать более мощный звук, если считать в децибелах, но вряд ли кто-нибудь превзойдет способность древесного дамана тужиться, не щадя себя. Весь вечер я никак не мог привыкнуть к этим крикам. Последнее, что я помню, — это как Дуглас, лежа под противомоскитным пологом, ответил веселым смехом на очередной приступ душевной тоски у приютившегося в листве над нами косматого кроликоподобного существа.

Ночь выдалась не из приятных — уж очень было холодно. И ветер сильный; он, правда, дул куда надо, но тепла не прибавлял. Зато трепал полотнища палатки. Дуглас спал тихо, обмотав уши шарфом. Где-то в ночи завыла гиена. Я прислушался. Месяца два назад такая вот дрянь искалечила ногу одному путешественнику; вспомнив эту историю я

55