Вокруг света 1969-04, страница 57

как и Сайд; пальцами они отбивали на аллунах ритмичный и монотонный аккомпанемент. Перед ними, раскачиваясь в ритме не то песни, не то танца, в кругу стояли босоногие певцы, среди них было много женщин. Разбившись на две группы, они, стоя на одной ноге, попеременно хором пели. Содержание песни оказалось, как объяснил Сайд, вполне «злободневным». В песне переживались события прошедшего дня — вот почему среди участников и зрителей царило такое оживление. В песне выясняли отношения, задавали вопросы, получали ответы, подтрунивали, рассказывали, спорили, смеялись.

— Это праздник? — спросил Роже.

— Нет, — ответил Сайд. — Праздник будет завтра. Они просто собрались попеть.

Пение продолжалось до бесконечности. Казалось, эти люди никогда не устанут. Было уже совсем темно, но они продолжали петь, танцевать, кричать и прыгать. Дети были тут же; их мало, правда, трогали песни взрослых; они играли в чехарду.

На камне сидел, наблюдая, как веселятся другие, белобородый старец. Это был марабут — деревенский «святой». Такой «святой» живет в каждой горной деревне. В горах трудно соблюдать все строгие предписания ислама, и крестьяне ча'стенько грешат: работают в пятницу, пропускают намаз и даже не брезгуют мясом дикого кабана. Зато марабут строжайше блюдет все запреты: чистый от грехов, он как посредник между горцами и аллахом. За это община обрабатывает его поле и пасет его овец.

Марабут оказался общительным стариком: словоохотливо принялся рассказывать о завтрашнем празднике.

— Он говорит, что Аид-эль-Ке-бир — это праздник овец, — перевел Сайд. — Когда-то пророк Авраам решил принести в жертву аллаху своего сына, но, когда нож был уже занесен, всемилостивый аллах заменил ребенка овцой.

Марабут замолк. Прикрыв глаза, он слегка покачивался, вслушивался в ритм аллунов.

— Что с ним? Не хочет больше рассказывать? — спросил Роже вполголоса.

— Не знаю, — так же вполголоса отвечал Сайд.

— Почему же, — внезапно

произнес марабут по-французски, — я могу рассказать вам про наш народ.

— Вы говорите по-французски? — удивился Роже. — Где вы научились?

— О! — восхищенно воскликнул Сайд. — Чего только не знает наш марабут. Он может говорить на любом языке!

Но марабут снова замолк.

По-прежнему рокотали аллуны. Два женских голоса вели нескончаемую песню.

— Вы называете наш народ берберами, но сами себя мы называем мазиг. Никому не удалось нас покорить. Еще султан Ахмед аль-Мансур говорил, что людей мазиг надлежит держать в цепях и железных ошейниках, чтобы усмирить их. Нашу страну, наши горы султаны называли «би-ляд ас-сиба» — «страна мятежа».

Наши далекие предки не знали истинной веры, но когда познали ее, то понесли повсюду, куда добегали их кони. Они переправились через море и подняли зеленое знамя в Европе. А если бы они пошли дальше, кто знает, может быть, и ты был бы мусульманином... Ты знаешь, что в Испании на стенах старых домов можно найти надписи на языке мазиг?..

«Боже, — подумал Роже, — что за удивительный старец! Подумать только: в диких горах, черт знает как далеко от любого цивилизованного места, а говорит по-французски, знает про Испанию, про то, что мавры дошли до Пиренеев и лишь чудом не захватили Францию. Ну не удивительно ли это? Вот они, тайны Африки: сидит такой старик, никуда не выезжая из своей деревни, и все знает!»

И Роже представился замок в горах, огромные полутемные залы и множество старцев вроде марабута, сидящих на коврах, и старинные рукописи, которые (кто знает?), может быть, читал Пьер Бенуа...

Действительность оказалась прозаичнее — словоохотливый старик все рассказал сам. Французский язык марабут знал, потому что в молодости служил в солдатах, а сведения по истории арабского халифата почерпнул из школьного учебника истории, который попал ему в руки во время службы в армии.

Кое-что о прошлой славе народа мазиг он, правда, слышал от своего деда; существование же городов в пустыне марабут категорически отверг.

Между тем наступила ночь. Низкие звезды обсыпали небо, деревня растворилась в темноте. Аллуны смолкли. Роже с Саидом поспешили домой. Жена Сайда по-прежнему хлопотала по хозяйству: в руках у нее была дробилка для ячменя — толстая короткая палка с каменным наконечником. «Когда же она будет спать?» — спросил себя Роже, но не успел найти ответа, ибо уже сам спал безмятежным сном на приготовленной ему циновке.

Рассвет еще не наступил, когда Сайд, засучив шаровары, взвалил на плечо тюк с одеждой всей семьи.

Деревня уже проснулась — все было в движении. У ручья собрались мужчины. Они развязывали узлы, доставая оттуда белые праздничные бурнусы и женские платья. Намочив и хорошенько намылив одежду, мужчины разложили ее на гладких камнях у ручья и дружно стали приплясывать на ней босыми ногами, жестикулируя и выкрикивая в ритме импровизированного танца.

Через полчаса пляски вся одежда была чистой.

День занимался так быстро, что уже часа через два стало припекать. Горы казались раскаленными, вздымаясь рыжими вершинами в голубое небо. Солнце все больше заливало деревню. Слышалось блеяние овец, крики, всюду сновали полуголые мальчишки, мужчины надевали свежевыстиранные бурнусы, женщины в длинных белых платьях украшали себя янтарем. Старики в ослепительных чалмах с посохами в руках торжественно вышагивали по направлению к холму на краю деревни, где должна была происходить праздничная церемония. За ними потянулась вся деревня. На подбородках женщин синела татуировка — не то иероглиф, не то какой-то рисунок. Сайд — праздничный и взволнованный, как и все, —- торопливо ответил на очередной вопрос гостя:

— А, да это знак племени. Он показывает, что наши женщины из племени Аид-Хаддиду.

И ничего больше не смог Роже узнать об этой татуировке — последнем, что сохранилось из таинственных букв языка, на котором говорят, но уже давно не пишут племена берберов.

Несколько минут спустя они были на месте. Праздничная толпа под легкое стрекотание не-

55