Вокруг света 1969-06, страница 20

и внешней сдержанности угадывалось скорее более ясное представление о будущем и о том, чего он ждал от этого будущего для себя. По крайней мере именно это я начал подозревать, понаблюдав некоторое время.

После женитьбы моего слуги Хуторно Хунехуне сказал, что подыскал на место Хуторно другого парня. Мне, откровенно говоря, не нужно было никого больше, но, когда выяснилось, что второй — Асемо, я согласился.

Асемо был добросовестнее Хунехуне, который, как старший по возрасту, немедленно переложил на него все обязанности.

Сначала нам было почти нечего сказать друг другу, и, хотя я понимал, что без усилий с моей стороны нам не разрушить разделяющий нас барьер, положение в первые дни не менялось.

В конце концов он сам взял на себя инициативу, и характер отношений в корне изменился.

Как-то я работал в хижине, когда у стола появился Асемо с замусоленной школьной тетрадкой в руках. Он явно хотел показать мне тетрадку, но колебался: я видел, как борются в нем гордость и застенчивость. Замусоленные страницы были сплошь исписаны карандашом. Это были простейшие фразы на языке га-хуку, написанные не буквами, а фонетическими знаками. Как любые детские каракули, они были странно трогательны, напоминая о детстве с его потребностью в тепле и защите. Здесь же, среди почти первобытных людей, к этому чувству примешивалось и нечто совсем иное. В робких каракулях читалась судьба людей, среди которых я жил. Эти люди находились в состоянии неустойчивого равновесия между прошлым, где медленное течение дней нарушали лишь редкие, не остававшиеся в памяти события, и будущим, цепко тянувшим этих людей в современную историю. Ровесникам Асемо суждено было испить в этом будущем полную чашу горечи. Именно на его поколение ложилась задача достигнуть трудного равновесия между реальностью, рожденной вторжением белых, и смутными надеждами. Оторвавшись от тетради, я взглянул на Асемо, испытывая непривычную подавленность оттого, что я видел дальше, чем он. Но я не мог заставить себя сказать ему, что именно я видел.

В тетради были написанные им

упражнения: результат нескольких посещений заведения, которое громко именовалось «миссионерской школой». Эта школа находилась в деревне Чехамо. Обучение вел папуас-евангелист, представлявший лютеранскую церковь, штаб которой, состоявший из белого американца и его жены, находился на противоположном берегу реки Асаро. Учитель не был гахуку. Он был родом с морского побережья, которое было так далеко от Сусуроки, что никто себе и представить этих мест не мог. Учитель научился кое-как читать и писать на кате — одном из двух языков, используемых миссионерами для пропаганды своего учения. (И это на Новой Гвинее, где несхожих между собой языков насчитывается несколько сотен.)

Многим гахуку из старшего поколения грамотность представлялась способностью почти мистической, быть может, даже магической. Они еще неясно понимали, какие социальные и экономические последствия имеет для человека цвет его кожи, но уже чувствовали это; грамотность казалась им чудесным мостом, который приведет к богатству, привилегиям и власти, сосредоточенной в руках европейцев. Мост, построение которого вверялось миссии, неизбежным образом оказывался химерой, ибо миссионеры могли дать ничтожные крохи знания, едва достаточные лишь для того, чтобы ученик оказался в состоянии с ошибками написать пару фраз и прочитать запинаясь несколько текстов писания, да к тому же на языке, понимать который не находил нужным ни один белый.

Асемо сам пришел к выводу о никчемности миссионерской школы. Ему приятно было видеть интерес, который вызвала у меня его работа, но когда я оторвался от последней страницы, он взял у меня тетрадь и с недовольным видом закрыл ее. Потом поглядел мне в глаза и тоном, странно и трогательно контрастировавшим с его неуверенным видом, потребовал, чтобы я учил его английскому. Если бы я даже забросил ради этого всю остальную работу, никакого проку из наших занятий не вышло бы — я просто не умел преподавать. Однако как объяснить это Асемо? Ведь ему и в голову не приходило усомниться в моих способностях.

Оставалось согласиться, и я

сказал, что буду помогать ему. Честно говоря, я надеялся, что он быстро потеряет к занятиям интерес и таким образом избавит меня от необходимости соблюдать наш уговор. Этого не случилось. К середине дня он прямо-таки с ритуальной точностью появлялся в моей комнате с тетрадью и карандашом, полученным от меня, и садился на пол. Казалось, он готов сидеть и ждать до бесконечности. Скрестив ноги и опершись локтями на колени, он ждал, когда я освобожусь, и его пристальный взгляд отрывался от меня лишь тогда, когда кто-нибудь проходил по улице, появляясь в проеме открытой двери. Он молча, пристально глядел на меня, а я работал. Временами наши взгляды встречались и, казалось, говорили о таком взаимопонимании и товариществе, которых я почти не знал в моих отношениях с гахуку; тогда под влиянием порыва я откладывал свою работу, чтобы начать наш урок.

Он садился на мой стул, а я рядом с ним на перевернутый ящик. Я водил его рукой, помогая ему выводить буквы алфавита, и произносил каждую гласную и согласную. Потом мы перешли к словам, означающим простые предметы в комнате, но уже глаголы оказались мне не под силу, и ко времени, когда наши занятия прервались, Асемо мог произносить лишь пару-другую ломаных английских предложений.

Я не сомневался в его способностях, но знания могло дать лишь правильное обучение. Эта тяга к знанию особо поражала меня в Асемо. Мало кому из папуасов не хотелось иметь какие-то предметы из мира белых, но Асемо хотел большего, чем стальной нож, топор, табак или дешевая ткань. При этом Асемо вовсе не был меньшим материалистом, нежели другие гахуку. Если бы я попросил его объяснить, что ему надо, оказалось бы, что ему тоже хочется всего, чем в таком изобилии обладали белые; но искал он другого — того, для чего деньги и вещи были лишь материальным выражением. Именно это, неуловимое, неосязаемое, лежащее по ту сторону вещей, он и надеялся обрести. В культуре, которая его воспитала, это могло быть названо властью, или «мана», — той неопределенной, но всемогущей сверхъестественной силой, от которой зависит успех в любом деле. Асемо считал, что овладеть

18